Пепел Клааса - Михаил Самуилович Агурский

сирийских застенках. Поползли, правда слухи, что он не в Сирии, а в Бостоне, но ведь покойный На­ровчатов знал лучше.

Создалось опасное положение. Я искал средств защиты. И тут я придумал отличный ход. А почему бы не запастись и американским зонтиком? Я же имел формальное право на американское подданство. Я решил возбудить формальное хо­датайство в американском посольстве о предоставлении под­данства. Меня интересовало не само подданство, а процесс его рассмотрения, чтобы я числился в списках и был бы под некоторым контролем и покровительством американского по­сольства. Узнав телефон консула, и в расчете на то, что он прослушивается, я рассказал ему по телефону всю историю. Боб и Рик уже предупредили его. Консул назначил свидание.

— А меня пропустят?

— Не будет никаких проблем, — заверил меня консул.

Когда я подходил к подъезду посольства, навстречу мне стремительно выдвинулся милиционер и велел пройти с ним для выяснения каких-то вопросов. Меня привели в будку за углом и было велено ждать. Меня все это мало трогало. Со мной были «Вересковые холмы» Эмили Бронте на англий­ском, и пока решалась моя судьба, мое воображение носилось в других местах. Меня повезли в районное отделение милиции у зоопарка. Сотрудник ГБ учинил мне подлинный допрос. Я еще раз объяснил мои намерения.

— Вы, конечно, уедете, — обнадежил он, — но это будет тогда, когда мы сочтем это нужным.

Вдруг всплыла любопытная деталь:

— А почему бы вам не поехать прямо в США? Мне ка­жется, — многозначительно заметил он, — у вас было бы мень­ше трудностей.

«Ага! — подумал я. — Вы не хотите, чтобы я ехал в Израиль! Вот оно что!»

После того как меня отпустили, я позвонил консулу. Он уже знал о моем аресте, на сей раз сам вышел меня встре­чать и провел с собой в здание посольства. Там я подал фор­мальное заявление с указанием, что меня интересует двойное подданство, ибо я собираюсь ехать в Израиль. С тех пор я стал бывать в посольстве, и милиционеры больше меня не за­держивали. Это была исключительная привилегия, которой тогда никто из отказников не имел.

В конце декабря Юра Орлов передал, что со мной хочет познакомиться Солженицын. Известие это взволновало меня. Я никогда не искал с ним встречи. Он жил очень замкнуто и случайных людей не принимал. Чего ради я должен был его беспокоить? Встреча была назначена у знакомых Александра Исаевича. За несколько дней до встречи все радиостан­ции передали сообщение о выходе в Париже первого тома «ГУЛАГа» на русском. Все затаили дыхание. Какова будет ре­акция властей? Мы с Юрой пришли в назначенное место. Солженицын пришел точно по часам и предупредил, что раз­говор продлится 20 минут. Разговор носил очень общий ха­рактер, и после тривиальностей Солженицын пригласил ме­ня на улицу. Шел мокрый снег. Мы кружили вокруг стадиона «Динамо».

— Честно говоря, — начал Солженицын, — мой сегодняшний вечер был запланирован, чтобы увидеть вас... Мы собираемся издавать новые «Вехи».

— Я давно мечтал об этом — признался я, ибо и в самом деле обсуждал такую идею с Турчиным.

— Вы готовы принять в этом участие?

— С радостью!

В апреле Солженицын собирался устроить пресс-конфе­ренцию, посвященную этому сборнику.

— Я слежу за вами около года, — сознался Солженицын (по-видимому, началом послужила моя статья против Гробмана). — Я давно мечтал встретить критически мыслящего ев­рея. В вас впервые я вижу такого человека... Померанц заму­чил меня письмами. Он, в частности, утверждает, что Гераси­мович в «Круге первом» должен быть еврей... Сейчас осталось два народа с волею к жизни: русские и евреи. От их отно­шений зависит будущее.

Первой моей мыслью было предложить ему статью по еврейскому вопросу, но этого он явно не хотел. Он даже попросил меня писать не по национальному вопросу, а на общественно-политическую тему. Откровенно говоря, я пред­чувствовал подобный разговор и захватил с собой только что законченную и уже отосланную за границу рукопись «Эконо­мические системы Востока и Запада». Эта статья имела ин­тересную судьбу. Она попала к анархистам, опубликовавшим ее во Франции и Португалии. Мы прогуляли часа полтора. 10 января я должен был встретиться с ним еще раз.

Уже больше недели как в советской печати продолжалась бешеная вакханалия по поводу «ГУЛАГа». Штаб наблюдения за Солженицыным с тремя десятками сотрудников, оснащен­ный электронной аппаратурой, располагался в соседнем переулке. Квартира Солженицына была не домом в обычном смысле слова, а небольшим издательством, где работали все взрослые члены семьи — Наташа и ее мать Екатерина Ферди­нандовна, о которой я много слышал от Турчина. Кругом были пишущие машинки, книги, рукописи. Все было отлично организовано.

В доме Солженицына времени терять не любили. Страх потерянного времени был, видимо, одним из мощных дви­жущих импульсов Солженицына. Он поздно начал писать и, имея призвание, спешил закончить земные труды, отпущен­ные ему Провидением. Этим-то и объясняется его делови­тость в человеческих отношениях. Его жизнь, его отношения с людьми были подчинены одной общей идее. Болтовни он не выносил. О деле он говорил только на улице, боясь под­слушивания.

Статья ему моя понравилась, и он предложил использо­вать ее как основу. Он дал мне рукопись одной своей статьи и статьи Шафаревича. Я выходил от него с рукописями се­кретного сборника. Тут бы меня и задержать! Никто этого не сделал. Опять загадка! Солженицын был ведь центром аб­солютного внимания ГБ. Было ясно, что если он меня при­глашает, значит, замышляет что-то новое. Никто не вмеши­вался...

124

Я впервые встретил Давида Азбеля в 1972 году. Для своего более чем 60-летнего возраста он проявлял исключительную активность и вскоре стал одним из лидеров алии. Он ходил на демонстрации, его сажали, он подписывал письма, давал интервью.

Давид Азбель был племянником Вайнштейна, который вместе с Литваковым и Эстер Фрумкиной вел борьбу против моего отца. Вайнштейн был ликвидирован по тому же делу о «еврейском фашистском центре», которое поглотило и моего отца. Сидел и сам Давид и, как многие сидельцы, приобрел разнообразные черты зэка, и не одни только положительные.

Уже тогда, когда Азбель стал чуть ли национальным ге­роем в Израиле, Лена Семека сказала мне по секрету, что Давид в Израиль ехать не хочет. Я его тайну никому не вы­давал. Отношения мои с ним были приятельские, но очень поверхностные.

В конце 1973 года Давид решил затеять голодовку, в кото­рой согласились принять участие Виталий Рубин, художник Галацкий и Веня Горохов. Ни с того, ни с сего Азбель вдруг отложил голодовку, потом