Цвет ночи - Алла Грин

стоит на ногах в отличие от моего, которое колыхало — он моя опора сейчас. Как и всегда. Я закрываю глаза и вслушиваюсь в тембр, звучание его голоса, стараясь запомнить каждый звук, каждую интонацию. Стараясь не думать о том, что и это воспоминание сотрётся. Пропадёт.

Да, я не хотела его забывать. Я не хотела исчезать.

Мы выиграли эту войну, но мне пришлось пожертвовать собой. Жалела ли я? У меня не было права на такие эмоции и мысли. Я была обязана сделать то, что сделала. Но было ли мне страшно уходить? Жалко? Да. Не буду врать, что — да. Мне не повезло. Но так должно было случиться. Мне придётся это принять.

Вдруг ловлю себя на мысли, что если бы сюда не пришёл Ян, если бы не держал сейчас, если бы не давал ложную надежду на спасение своими словами лишь потому, что стремился успокоить меня или самого себя — мне было бы проще погибать навечно. Если подобное было мне суждено. Но теперь я этого не желала — не желала покидать все эти миры и дракона.

— Здравствуй сын, — раздаётся безэмоциональный женский голос.

— Здравствуй, Морана, — отвечает ей Ян, и холодно констатирует: — Ты здесь.

Я всё ещё продолжаю держаться за него, укрываясь в его объятиях. Не в силах оторваться.

— Ты допускал мысль, что я не приду? — спрашивает она ровным тоном.

Чувствую, как Ян передёргивает плечами.

— Я никогда не знаю чего от тебя ожидать, — произносит он, словно бросая невидимый упрёк, бравший корни из их совместного не радужного прошлого. Я хорошо понимаю, о чём он говорит.

Однажды они сражались за неё — он, его братья и сёстры. Когда Смог заточил её в аду. Они сражались, пытаясь вызволить её, но освободившись, она не захотела уходить от их отца. Морана осталась с ним, ведомая слепой любовью, помирившись с ним в мгновение, простив то, что нельзя прощать. Она была той, кто не захотел уйти, разорвать губительную связь, справится с отравляющей привязанностью, с любовью к чудовищу, добровольно приняв решение остаться. Она была той, кто выбрал сторону их отца, предав своих сыновей и дочерей, той, кто позволил Смогу поставить их перед выбором: уйти и больше не считаться частью семьи или остаться и провести долгие века в оковах, пока он полностью не изменит их сознание и не перевоспитает, подчинив себе их разумы и волю. Она позволила владыке пекла изгнать своих детей. Предала их. Пусть она и ушла от него позже, сама, без посторонней помощи и давления, но её поступок не стирался ни из памяти детей, ни из времени. И не все смогли её простить. Ян не мог примириться с её поступками, осуждая её до сих пор, избегая матери и общения с ней многие годы.

Они не виделись слишком долго. Из-за отца и из-за неё Ян покинул навь. По приходу сюда он не хотел, чтобы именно предвестницы Мораны заметили его на рубеже. Чтобы они не доложили ей, что он вернулся домой. Но она всё равно узнала. И вот они, наконец, встретились.

Чуть отрываясь от него, я становлюсь рядом, и беру его за руку. Он отзывчиво сжимает мои пальцы, согревая мою мерцающую ладонь теплом, которое для меня ассоциируется ни с чем иным, как с самой сутью жизни. Это тепло напоминает мне о том, что я могу всё потерять: осязание, способность чувствовать, способность думать.

— Полагаю, ты хотела поговорить, — продолжает Ян. — Ты следила за нами и пугала Аву. Весьма изощрённый способ выйти на связь.

— Всё верно, — соглашается она. — Хотела. Но сейчас тебе нужна моя помощь. Остальное пока что не столь важно.

Однажды она оставила его, и теперь её слова, и то, что она делала со мной, пока я была в замке, давали понять, что сейчас она, возможно, имела намерение искупить вину. Возможно, вернуть любовь Яна, которого предала. Который бежал подальше не только от отца, но и от матери, отвернувшейся в тот самый момент, когда она была больше всего нужна. Это был тот поступок, который он не понимал.

Но они общались на удивление спокойно. Ян держался отстранённо. Да, между ними было много вековой обиды. Несколько столетий, за которые он не смог её простить. Но в данную минуту она словно была его матерью, и он этого не отрицал. Я была слегка удивлена, и понимала, что в его отношении к ней нет ненависти, этот разговор не кишел презрением, как к отцу. Это было что-то другое, похожее на глубокое разочарование.

Для меня эта женщина пока что оставалась загадкой.

Ян плотно сжимает губы. Напрягает челюсть, недолго играя желваками. И затем говорит всё тем же холодным тембром.

— Ты поможешь мне? — уточняет он.

Впервые я замечаю, что её лицо изменилось. Оно потеряло оттенок непробиваемой невозмутимости. На нём появилось материнское сочувствие. И едва уловимая неясная боязнь. Но она смотрела на него с добротой и некой нежностью.

— Чего именно ты хочешь, мой сын?

Она предлагала помощь своему ребёнку, который в ней нуждался. Даже видя, что он мало откликается и морально и физически, не делая ни шага к ней навстречу, продолжая держаться на приличном расстоянии.

Он расправляет плечи, всё больше и больше превращаясь в того надменного дракона, которого я знала. И он больше не просил. Он начинал у неё требовать. Приказывать ей, своей матери. Богине смерти.

— Сделай с ней то, что сделала с Константином, — произносит он.

Когда я резко, ведомая удивлением поворачиваю голову, то замечаю, что меня продолжает расщеплять — от моего плеча во все стороны тянутся полупрозрачные голубоватые нити. Страх накатывает с новой силой, но я упрямо думаю: Константин. Морана ведь спасла его однажды от расщепления. Я совсем забыла об этом.

После слов Яна появляется подобие новой надежды. Мне внезапно начинает казаться, что есть шанс не исчезнуть. Что есть возможность спастись. И что он заставит богиню смерти помочь. Он точно может это сделать, а она — ведомая чувством вины и раскаяния — может уступить.

Однако, Морана вдруг отвечает:

— Я не могу.

Его глаза загораются ярким синим светом. Ян был зол или возмущён — не знаю.

— Почему? — уточняет он без гнева с ледяным спокойствием, цедя слова.

— Потому что я его тогда не спасала, — просто отвечает Морана. — Это была не я.

Вижу, как челюсть Яна снова напрягается. Этого он точно не ожидал. Что она откажет — да. Но то, что не она помогла Константину — нет. И значит,