Ангел Рейха - Анита Мейсон

– В смысле?

– Не могу ли помочь чем-нибудь.

– Помочь?

– Я подумала, может, вам нужна лишняя пара рук. Устанавливать палатки или что-нибудь вроде.

Я двинулась домой.

Через десять минут завыли воздушные сирены. Кто-то поманил меня рукой в магазинчик, мимо которого я проходила, и я спустилась в подвал. Там надлежало сидеть, поджав ноги по-турецки. Поскольку ни зенитный огонь, ни истребители, ни сам Господь Бог не могли остановить бомбардировку, люди обращались к магии. В одних бомбоубежищах следовало держать кулаки сжатыми и считать вслух. В других – считать в обратном порядке. В некоторых убежищах ведра с водой представляли большую опасность, чем бомбы. В иных не разрешалось дотрагиваться до стен. В этом бомбоубежище требовалось сидеть, поджав ноги по-турецки.

Налет продолжался недолго, меньше часа, но под конец все уже были готовы убить ребенка, который насморочным голосом нараспев читал детские стишки с первых минут бомбардировки.

Мы выбрались на свет дня; в воздухе висел запах дыма, кирпичной пыли, нечистот и газа из поврежденных канализационных и газовых труб.

Бомба попала прямо в середину дома, пробив все четыре перекрытия между этажами; фасадная стена обрушилась, а остальные три остались стоять на месте. На самом краю обрыва трепыхались на ветру вывешенные в ряд зеленые платья, а из трюмо у дальней стенки на меня смотрело мое удивленное отражение.

Я находилась в конце улицы, когда перекрытие второго этажа вместе с зелеными платьями обрушилось. Я услышала тяжелый грохот и пронзительный крик. Я бросилась обратно и вместе с остальными принялась разгребать кучи кирпича, штукатурки, расщепленных досок и раздавленных портновских манекенов.

Немного погодя к нам присоединились несколько санитаров. Мы достали из-под завала ребенка – того самого, который распевал детские стишки в подвале. Три деревянные балки упали одна на другую таким образом, что образовали подобие шатра над его головой, и он вопил всего лишь от боли в порезанном пальце.

Его мать погибла.

Мы также извлекли из-под завала старика, ругавшегося последними словами, поскольку кусок штукатурки разбил его ножной протез, ремни которого пришлось перепилить моим перочинным ножом. У санитаров не было ножа, только лопата и шприц – и ни единой ампулы в аптечке. Мы с санитарами перенесли в машину мертвую женщину, ребенка и старика, получившего серьезную травму головы, которой он, похоже, не замечал, и отвезли двух последних в пункт первой помощи, размещенный в церковном склепе, а женщину – в отдельное место, куда свозили тела погибших во время бомбардировок. Это было высокое одноэтажное здание, похожее на железнодорожное депо.

– Мы бы сработались с человеком вроде вас, – проворчал водитель, когда мы возвращались к санитарной машине.

– Разве мне не нужно закончить медицинские курсы? – спросила я.

– Вы умеете оказывать первую помощь?

– Да. – (Этому учили всех летчиков.)

– Больше ничего и не требуется. Мы не имеем дела с медикаментами: все медикаменты забирает армия. Умение оказывать первую помощь и сильная спина… – Он внимательно посмотрел на меня. – Где-то я вас видел. Ваших фотографий случайно в газетах не было?

– Нет, – сказала я.

Вот так я стала санитаркой.

Любая непривычная работа поначалу сопряжена с физическими муками. У меня ломило поясницу от постоянного перетаскивания тяжестей, у меня болели руки от каждодневного разгребания завалов, из-под которых мы извлекали человеческие тела. Мои ладони, покуда они не загрубели, были сухими и растрескавшимися, а ногти – обломаны до мяса.

Однажды вечером я вернулась домой еле живая от усталости. Хватаясь за перила, я с трудом поднялась на свою лестничную площадку, нашарила ключ в кармане почерневшего от грязи комбинезона и вставила его в замочную скважину. Ключ не проворачивался.

Вещи всегда ведут себя так, когда вы слишком измучены, чтобы совладать с ними.

Дверь открылась изнутри.

– О, неужели опять! – рассмеялась женщина: жившая этажом ниже.

После минутного замешательства я поняла, что совершила все ту же дурацкую ошибку и что на сек раз мне нет прощения.

Бормоча извинения, я попятилась.

– Почему бы вам не войти? – предложила она. – Вы определенно хотите осмотреть мою квартиру. Заходите, выпейте чашечку кофе. – Она смерила меня оценивающим взглядом. – Судя по вашему виду, чашечка кофе вам не помешает.

– Да нет. Я не хочу беспокоить вас… извините, ради всего святого… возможно, как-нибудь в другой раз…

– Входите, – сказала она. Не знаю, почему я это сделала, но я вошла.

Квартиры так много говорят о своих обитателях что порой я задаюсь вопросом, почему люди вообще впускают друг друга в свой дом. Я вошла в теплую светлую гостиную, полную беспечно выставленные напоказ фактов жизни. Семейные фотографии, некоторые пожелтевшие и в трещинах; забавные безделушки, выстроенные в ряд на каминной полке, в том числе цветная стеклянная вазочка, открытка с видом Константинополя и резная статуэтка, похожая на африканскую; страусовое перо и двенадцатилетней давности афиша какого-то артистического кабачка с левым уклоном. (А вот это опасно: неужели она не боится выставлять напоказ такую афишу?)

– Садитесь, – сказала хозяйка квартиры, и я без малейших колебаний рухнула в кресло. Кресло было шатким, но удобным. Я закрыла глаза, наслаждаясь теплом камина.

Она протягивала мне чашку кофе и широко улыбалась. Усилием воли я очнулась от дремоты.

– Вы устали, – сказала она. – Не хотите прилечь?

– Я живу всего этажом выше!

– Да, но когда вы в первый раз попытались войти в мою дверь, у вас был совершенно безумный вид. А сегодня вы настолько слабы, что едва ли доберетесь до своей квартиры.

В ней чувствовались искренность и живость, которые мне понравились. Не без удивления я обнаружила, что отзываюсь на них. Я уже очень давно не находила удовольствия в общении с другими людьми.

– Меня зовут Паула, – сказала она.

– А меня Фредди.

– Это уменьшительное имя?

– Нет, – сказала я. – Именно так меня зовут.

– Ясно. – Она посмотрела на меня с выжидательной улыбкой, и в конце концов я тоже улыбнулась.

– При крещении меня нарекли Фредерикой.

– Милое имя.

– Оно никогда мне не нравилось.

Я вытянула ноги к камину, словно разнеженная кошка. Здесь было уютно.

Паула улыбнулась, будто забавляясь. Я мгновенно смутилась, истолковав улыбку на свой лад, подобрала ноги, выпрямилась в кресле и взглянула на наручные часы. Циферблат был покрыт толстым слоем пыли. Я протерла стекло часов большим пальцем и замялась, не зная, что делать дальше. В конце концов я вытерла палец о штанину. К черту все приличия.