Месс-менд. Части I и II. - Мариэтта Сергеевна Шагинян

пяти минут, как исчезло все стадо, а за ним провалился и сам пастух. Пастбище пусто.

Расщелина, куда направились животные, идет прямехонько в полукруглую пещеру, невидимую ни сбоку, ни сверху. Здесь мериносы один за другим поскидали с себя баранью шкуру и вытерлись рукавами собственных курток.

— Жарко, братцы, — простонал один из них, с сильным провансальским выговором, — не мешало бы обрядить Сорроу разок в этакую шубу.

Пастух погрозил ему кнутом.

— Помалкивай! — отрезал он безжалостно. — Вот когда растопят твой жир на стеариновую свечку, как нынче проделывают с военным покойником, — помянешь ты мериносовую шкуру.

— Сорроу, — не унимался провансалец, прыгая вниз за остальными ребятами, спускавшимися теперь по высеченным в скале ступеням, — я так думаю, что нам лучше вместо всякой канители залезть в шкуры раз и навсегда, да и уйти в горы.

— Ага! — проворчал Сорроу. — Римские рабочие выкинули штуку по этой части в незапамятные времена. Только, я полагаю, ребята, не в пример лучше загнать в баранью шкуру врага, да потом выколотить, да потом вымыть, да потом маленько постричь, ну, а потом и в гору погнать на подножный корм.

Вся компания поддержала его одобрительными криками, наградив провансальца тумаками. Их было человек до ста, разнообразнейшей национальности. Каждый говорил на своем языке и отлично понимал другого. Впереди пробирались горняки со всех частей света: угольщик из Донбасса, медник из Мексики, платиновец из Испании, каменщик из Памира, солевик из Аравии, железник из Лотарингии, искатель драгоценного камня из Бразилии и другие — каждый с мешочком у пояса, где он хранил образчик своей добычи, с молотком на бедре, как носят оружие, в остроконечной кожаной шапочке — символе высшей квалификации по части своего дела. Горняки шли цепью, положив руку на плечо переднего товарища, и на разных языках пели свою перекличку, не терявшую от этого ни складу, ни ладу:

Бей, рудокоп!

Рой глубоко.

Проходи молотком

Жилу…

Затягивал один, а другой откликался:

В воде и ветру,

В строю и смотру

Быть тебе, друг,

Живу!

Вслед за горняками поспевали металлисты. Эти шли скопом, как люди солидные. Лица у них были серые, со свинцовым оттенком, щеки ввалились, руки пропитаны металлической пылью. Каждый носил куртку цвета обрабатываемого им металла. У каждого была на рукаве треугольная нашивка-символ высшей квалификации по своей части.

Это был цвет — самый отборный цвет рабочего мира. Каждая отрасль из каждой части света прислала сюда умнейшего и толковейшего парня, на всемирную конференцию горняков и металлистов, созванную союзом «Месс-Менд».

Между тем дорога становилась все круче да круче. Каменная лестница уперлась в нишу, откуда началась железная воронка вниз. Тут и металлистам пришлось пропустить своего брата поодиночке. Горняки кончили перекличку; первые из их отряда уже достигли площадки. Тогда и металлисты, грянули свою песенку, подхваченную тысячью эхо под каменными сводами и бесчисленными покинутыми галереями. Коновод затянул:

Братцы, сбросим рабство с плеч!

Смерть былым мученьям.

В мир велим металлу течь

С тайным порученьем…

Хор ответил стремительным речитативом:

Чтоб металл

В себя впитал

Нагревом и ковкой.

Заклепкой, штамповкой,

Сверленьем, точеньем

И волоченьем…

Одна группа спускающихся, отбивая такт по перилам лестницы, выводила с силой:

Дутым,

прокатанным,

резаным,

колотым,

другая отбивала ей в ответ:

Домною,

валиком,

зубьями,

молотом,

и все, сколько их было, металлисты и горняки, в унисон, громовым раскатом, подхватили:

Через станки.

От рабочей руки

Клятву одну:

Долой войну!

К черту долой войну!..

Не успели еще отзвучать последние слова песенки, известной под названием «Клятвы металлистов», как толпа рабочих дрогнула и остановилась.

Перед ними — огромная сталактитовая пещера, с небольшим озером посредине, светящаяся бледным опаловым блеском. И на отполированном камне, возле самого озера, залитый опаловым сиянием, сидит человек в черном плаще с капюшоном, поднимая хрустальную чашу, ни дать ни взять как в каком-нибудь балете.

Глава девятнадцатая

Последний день конференции горняков и металлистов

— Ребята, это доктор Гнейс, величайший химик и минералог нашего времени! — крикнул Сорроу.

Рабочие сбежали в пещеру и окружили старика, растерянно смотревшего мимо них двумя кроткими глазами — желтым и зеленым.

— Сорроу, — произнес он, выпрямляясь и сбрасывая капюшон, — я ушел от них навсегда. Примите меня к себе.

Сорроу хлопнул его по плечу без всякой торжественности:

— Выкладывайте, старина. Нынче последний день нашей конференции. Вас будут слушать самые умные парни в мире. Мы ждали из Зангезура бедняжку Лори, а вместо него получим вас.

— Я ушел оттуда, — задумчиво начал Гнейс. — Они потребовали, чтобы я разложил минерал. Сорроу, друг мой, они хотят, чтоб минерал отдал им назад все скверное дыхание, весь яд, все зловоние, скованные тысячелетиями! И чтоб в этом я помог им моими собственными руками.

— Верно, вас тащат в химическую войну! — догадался Сорроу. — Ну, дядя, без этого не обойдется.

Гнейс поник головой и заглянул в хрустальную чашу.

— Друзья мои, — слабым голосом пробормотал он, — у меня был какой-то министр. Он уверял, что на Германию наступают русские. Война предстоит с большевиками. Значит, и вы тоже пойдете бить своих братьев?

Рабочие переглянулись и расхохотались.

Сорроу быстро подмигнул своему соседу, рурскому шахтеру Францу, и тот, сбросив куртку, вошел в озеро. Дойдя до его середины, он нырнул головой вниз. Не прошло и секунды, как свет в пещере изменился. Он погустел, опаловые краски отдали багрянцем. Вода в озере шевельнулась и пошла на убыль. Вскоре от нее не осталось ни капли. Вся пещера горела оранжево-красным огнем. Перед ними вместо озера лежали отлогие, полированные ступени вниз — откуда, как дым, излучался пурпур.

— Ну-ка, дядя, спускайтесь в нашу собственную лабораторию, — не без гордости промолвил Сорроу и, подхватив Гнейса под мышки, потащил его вниз.