Последнее лето - Константин Симонов

Бойко считал, что за его точкой зрения – будущее, что она все равно когда-нибудь станет общепринятой. Не на этой войне, так потом!

Серпилин, находя его точку зрения крайней, сам любил ездить вперед, в войска, и возможность лично, своей рукой пощупать пульс боя считал необходимой предпосылкой для отдачи общих, а не только частных приказаний. Умом признавал, что истина где-то посредине, но не мог отрешиться от уже сложившейся привычки помногу бывать там, впереди.

Во время рекогносцировок Бойко считал для себя, как для начальника штаба, необходимым вместе с командующим облазить передний край, но, когда приходила пора управлять боем, почти не двигался с места, считая, что только в штабе все нити боя безотказно сходятся в его руках.

– Я Блинова еще раз послал, – сказал Бойко, – лично проверить оттуда, с вашего наблюдательного пункта, на слышимость и надежность всю вашу связь с командирами корпусов, чтобы нам как можно меньше пришлось дублировать.

– Это хорошо, благодарю, – одобрил Серпилин.

Бойко был самый настоящий фанатик бесперебойной связи, выматывал жилы у связистов, требовал с них беспощадно, но и помогал им всем, на что был способен. «Что такое штаб без связи? – любил говорить он. – Отрубленная голова. Глазами еще моргает, но не видит. Руки-ноги еще дрыгаются, но уже не живут».

– Думаю, если все будет нормально, пораньше лечь сегодня, – сказал Серпилин. – Сразу, как только итоговое донесение подпишем. Еще неизвестно, сколько потом спать доведется…

Они оба услышали шум подъезжавших машин и вышли из палатки встречать.

Машин было две. Открытый «виллис» командующего фронтом и «эмка»-вездеход с двумя ведущими осями, на которой, предпочитая ее «виллисам», ездил Львов.

Из «виллиса» вылез Батюк в полевой фуражке и в надетой поверх кителя плащ-палатке. Вслед за ним с заднего сиденья вылезли его обычный спутник, которого он всегда возил с собой с тех пор, как принял фронт, заместитель начальника оперативного управления полковник Ланской и генерал Кузьмин.

«Вон как! Даже в свой „виллис“ сегодня Кузьмича забрал», – подумал Серпилин, здороваясь с командующим фронтом.

Из «эмки» вылез Львов и, прихрамывая, подошел к Батюку, уже успевшему поздороваться с Серпилиным и Бойко. Наступило минутное молчание, словно все стоявшие здесь, в лесу, перед палаткой, не знали, что им теперь делать. Кто его знает, отчего такие занятые сверх меры люди вдруг способны на такую потерю времени? Может, как раз оттого, что все они так долго были заняты сверх меры и столько всего переговорили за последние дни, что уже и говорить почти не оставалось сил. Оставалось лишь ждать завтрашнего утра, когда начнется то, ради чего все они столько работали.

– Вот, захромал у нас, – кивнув на Львова, сказал Батюк. – Еле ходит сегодня.

– Может, нашего хирурга вызвать? – спросил Серпилин.

– Ушиб ногу. Не имеет значения, – сказал Львов.

– Не ушиб, а связки растянул, – поправил Батюк. – Хирург вчера смотрел и мне докладывал, что в другое время и другого человека уложил бы на неделю, не дал ходить.

– Оставим это, – сказал Львов с какой-то сердитой неловкостью, за которой чувствовалось, что он не только не любит, но и не умеет говорить о себе; не привык к тому, что у него, как и у всякого другого человека, может что-то болеть и кто-то помимо него, да еще вслух, может обсуждать этот вопрос.

Он сделал три шага, обойдя сзади Батюка, с таким совершенно неподвижным лицом, что было ясно: другой на его месте скрипел бы зубами от боли.

– Заехали к вам ненадолго, – сказал Батюк. – От вас – к соседу справа. Все же как-никак, хотя он и ограблен в вашу пользу, а и ему воевать. По всему, что раньше у вас видели, раньше разговоры были. А сегодня, по ходу дела, указания вот, – он кивнул на Кузьмича, – соратнику Фрунзе в дороге дал; он тебе их доложит. Серьезное предупреждение одно, еще раз тебе лично повторяю, – обратился Батюк к Серпилину с изменившимся, сердитым лицом. – Районы сосредоточения для двух танковых бригад далековаты от исходных. Предупреждал тебя своевременно, но ты на своем настоял, – якобы другого места не нашли! Еще раз обращаю твое внимание. Не дай бог, если своевременно на исходные позиции не прибудут, опоздают поддержать пехоту, – пеняй на себя.

– Ясно, товарищ командующий.

– Что тебе ясно? – хмуро спросил Батюк.

– Ясно, что взял на себя ответственность за это. Сделаем все вовремя, согласно своим расчетам.

Батюк сердито посмотрел на Серпилина, наверно, хотел другого ответа, но сдержался. То ли так устал за эти дни, что не было сил сердиться, то ли копил гнев на завтра. Как бы хорошо ни пошли дела, а для гнева в течение дня боя поводы все равно будут.

– Приглашаем отобедать, товарищ командующий, – сказал Серпилин.

– Сколько займет? – спросил Батюк.

– Тридцать минут, если спешите.

– Раз так, согласны. Хотели бы не спешить, но спешим. Где у вас руки помыть?

Начальнику столовой Военного совета было приказано поставить к приборам стаканы, а на стол кроме обычного хлебного кваса, который всегда был у него, – бутылку коньяка. Командующий фронтом обычно не пил за обедом ни дома, ни в гостях, но если уж пил, то коньяк.

– Это как понимать? – сказал Батюк, первым садясь за стол и показывая на коньяк. – Предлагается выпить? А за что? Пока ничем не отличились. Ни вы, ни мы с членом Военного совета, – кивнул он на Львова.

– Можем убрать, чтобы глаза не мозолил, – сказал Серпилин.

– Раз уж поставил, поздно убирать, – сказал Батюк. – Что впереди – там увидим, кому и какие будут салюты. А позади, как ни считай, три года войны. Как бы за это время ни костили друг друга – сверху вниз – вслух, а снизу вверх – про себя, а все же три года провоевали, блицкриг-то у немцев длинный вышел. Есть причина выпить. Тем более отсырел сегодня. Места все же болотистые, и лето сырое. Только уж пить, так всем, – повернулся он к Львову.

Тот молча кивнул, потянулся к бутылке, налил себе четверть стакана и передал бутылку Батюку.

– А вы, я вижу, вовсе больной нынче, – сказал Батюк так, словно ему доставляло удовольствие вспоминать о нездоровье Львова.

Серпилин посмотрел на Львова. Его худое треугольное лицо с темными мешками под глазами было истомлено усталостью и действительно имело нездоровый вид. Еще более нездоровый, чем обычно.

Пока остальные вслед за Львовым и Батюком разливали себе коньяк, а подавальщица Фрося ставила на стол закуску – селедку с винегретом, – Батюк, держа в руке стакан с коньяком, налитый чуть повыше, чем у Львова, заговорил о том, что вчера на севере перешел в наступление еще один фронт. И первая оперативная сводка хорошая.

Фронт, о котором заговорил Батюк, был тот самый, где он почти год пробыл заместителем командующего, прежде чем его перебросили на юг командовать гвардейской армией.