Я умер вчера - Александра Маринина

Удивительным или, если хотите, странным в этой истории былотолько одно: повод для убийства. А заодно и для взлома квартиры. Если Готовчицне лжет, то все дело заключалось в каком-то имени. В каком? И что это за имя,которое пытались узнать сначала у Инессы, а потом вломились в квартиру кГотовчицу?

Татьяна очнулась от раздумий и обнаружила, что уже дошлапочти до самого дома. Вон и подъезд виден, осталось пройти несколько десятковметров. Но при мысли о пустой квартире ей вдруг стало грустно. Все ее покинули.Стасов занят дочкой, Иришка – своим новоявленным женихом, а она осталась совсемодна, никому не нужная, кроме, может быть, журналистов, которые вдруг увидели вней лакомый кусочек и вознамерились, как следует его поджарив, преподнестичитателям в виде пикантного блюда, обрамленного гарниром из сплетен и домыслов.

Она решила, что домой не пойдет. Пока не пойдет. Прекрасныймайский вечер, еще совсем светло, в воздухе приятно переливается свежаяпрохлада, омывая яркую сочную зелень. А беременным полезно не только ходить, нои дышать кислородом. Татьяна огляделась и заметила симпатичную скамеечку, рядомс которой росли два мощных дуба. Вот там-то она и посидит.

Итак, имя. Пройдем весь путь сначала. Преступникам нужнобыло некое имя, которое они надеялись найти в записях Инессы. Они его не нашли,поскольку Инесса наделяла своих клиентов выдуманными именами. Тогда они пришлик ней и стали задавать вопросы. Судя по всему, Пашкова не торопилась даватьответ, иначе они не истязали бы ее. Сказала она им в конце концов это имя илинет? Вариант первый: сказала. Тогда зачем они залезли в квартиру Готовчица?Вариант второй: не сказала. Потеряла сознание, преступники решили, что онамертва, и начали искать заветное имя в записях Готовчица. Чье имя можетоказаться в бумагах и Инессы, и ее любовника? Ответ очевиден: имя одного изпациентов профессора. Но тогда возникает другой вопрос: почему Инесса не назвалаего? Почему пожертвовала своей жизнью, но сохранила тайну? Ради кого она моглатак поступить? Ради человека, который ей очень дорог. Но все свидетельствует отом, что таким человеком в ее жизни был только профессор Готовчиц. Нет, нескладывается…

За спиной послышался шум мотора, Татьяна оглянулась иувидела машину, которая остановилась прямо возле ее подъезда. Из машины вышлидвое мужчин, один постарше, другой совсем молодой, обвешанный фотоаппаратурой.Остановившись возле подъезда, они стали живо что-то обсуждать, поднимая головуи разглядывая окна. Тот, что помоложе, обернулся, увидел Татьяну, что-то сказалмужчине постарше. Они еще какое-то время посовещались, потом повернулись идружно двинулись к ней. Примерно на полпути они вдруг убыстрили шаг, и лица ихпри этом засияли, как медные чайники.

– Простите, пожалуйста, вы – Татьяна Томилина? –запыхавшись, спросил молодой фотограф.

Татьяна попыталась быстро сообразить, не прикинуться ли ейдурочкой, но не успела ничего ответить, как фотограф быстро заговорил:

– Как нам повезло! Мы же специально к вам ехали. Номер домазнали, а номер квартиры нам не сказали. Мы уж собрались по соседям идти,спрашивать, где живет известная писательница. А тут вы сами…

– Что вам угодно? – сухо спросила она.

Общаться с журналистами не было ни малейшего желания. Инастроение не то, и после двух последних публикаций симпатии они не вызывали.

– Нам угодно интервью! – резво выпалил молодой.

Но тот, что постарше, осторожно взял его за плечо иотодвинул в сторону.

– Не сердитесь на нас, Татьяна Григорьевна, – мягкосказал он. – Мы не хотели нарушать ваше уединение. Я понимаю, в вашемположении вам хочется покоя и тишины, и наше появление, наверное, васраздражает. Но я хочу, чтобы вы знали: мы глубоко возмущены тем потоком оскорблений,который вылился на вас. Мы бы хотели опубликовать совсем другой материал иреабилитировать ваше имя.

– Не надо преувеличивать, – холодно ответилаТатьяна. – Речь идет всего о двух статьях, так что о потоке оскорбленийговорить, по-моему, преждевременно. Я не нуждаюсь в реабилитации.

– Почему о двух? – удивился журналист. – Их какминимум семь или восемь. Вот, они все у меня с собой, я специально их захватил,чтобы, задавая вам вопросы, дать вам возможность ответить на каждую.

– Восемь? – переспросила Татьяна, с трудом шевеляонемевшими губами. – И что же в них написано?

– А вы действительно не знали? – встрялфотограф. – Что вы, вся Москва только о них и говорит.

Журналист, который постарше, достал из висящей на плечесумки папку и протянул Татьяне.

– Хотите ознакомиться?

– Да, – кивнула она.

– А интервью дадите?

– Не знаю. Сначала я прочту это, а потом решу. Погуляйтепока, – сказала она таким же тоном, каким иногда выпроваживала из кабинетаподследственных со словами «Подождите в коридоре».

Журналист и фотограф послушно отошли на некоторое расстояниеи стали что-то обсуждать вполголоса. Татьяна открыла папку и начала читатьстатьи, заголовки которых были отмечены желтым маркером. С каждым прочитаннымабзацем ее охватывали недоумение и обида.

«Книги Томилиной – плохое подражание западным образцам,столь же неумелое, как печально известные „Жигули“, которые делались по образцу„Фиата“…» Но она никогда не старалась подражать кому бы то ни было, она писалатак, как чувствовала и думала сама. И все ее книги были о России, о сегодняшнемдне, о людях, которые ходят по улицам рядом с нами и пытаются решить свои чистороссийские жизненные проблемы. При чем тут западные образцы?

«Госпожа Томилина выпекает свои книжонки как блины, и такаяневероятная скорость наводит на мысли о том, что на нее работает целая бригадалитературных рабов. Не случайно, наверное, произведения, подписанные ее именем,порой разительно отличаются друг от друга по стилю». Какие рабы? О чем говоритавтор этой статьи? Все книги от первой буквы до последней точки написаны еюсамой. И множество людей может это подтвердить, да хоть та же Ира, на глазах укоторой Татьяна творит свои повести и романы. А что касается стиля, то Татьянасама стремится писать книги по-разному, чтобы не повторяться. Одни вещи у нееполучаются неспешными, задумчивыми и наполненными психологией, другие –динамичными и более крутыми, третьи – таинственными и страшными. Но ведь нельзявсе время писать одинаково, это ей самой скучно! И нельзя писать в одном стилео разных преступлениях и о разных проблемах. А вот теперь это истолковано какпризнак того, что она пользуется чужим трудом и чужим талантом, присваиваетсебе чужую славу, и вообще она этой славы совершенно недостойна, потому какпроизведения ее написаны плохо.

«Вероятно, скоро нам придется распроститься с авторомпопулярных детективов Татьяной Томилиной. Произведения ее раз от разастановятся все слабее и скучнее. Талант, и без того небогатый от природы,постепенно иссякает. Если первые ее книги мы читали запоем, то, взяв в руки ееновые повести, мы с трудом продираемся сквозь путаницу слов и оставляем этобесплодное занятие уже на тридцатой странице, не испытывая ни малейшегоинтереса к тому, кто же все-таки преступник». Господи, неужели это правда? Новедь никто ей этого не говорил… Ни Ира, которая читает каждую вещь в рукописи,ни Стасов, ни Настя Каменская, которая (Татьяна это точно знает) читала все еекниги. Может быть, они ее щадили? Но издательство тоже никогда никакихпретензий не предъявляло, ее не просили переделать вещь, усилить какую-толинию, что-то убрать, что-то добавить. Это означало, что книги ее по-прежнемураскупаются хорошо и читателям нравятся. Так в чем же дело? Просто внесовпадении вкусов журналистов и читателей? Может быть, и так.