Я разложил на столе фотопортреты и миниатюры основных деятелей «нео-индуизма» – о, Боже, какие это были не лица, а лики – красивые, благородные, очень внушительные; и все мне до поры, до времени совершенно незнакомые.
Отчаявшись, я ткнул пальцем в старый плохонький снимок и сказал себе, пока я сконцентрируюсь на нём.
И вот тут, уже в морозной Москве, запели все павлины Индии!!!
Потом уже станет ясно, что Рамакришна, а именно он был изображен на той фотографии, является центральной фигурой для изучения нового времени. В нем получают свое разрешение и упорядочивание все внутренние конфликты системы – и даже больше, именно в его учении все человечество выходит на новую ступень понимания духовности.
Я слышал когда-то имя и знал, что о нем писал во Франции элегантный Ромэн Роллан. И я начал с того, что стал излагать взгляды этого странного человека – чтобы, прежде всего, осознать их самому. Потом пошло его окружение, его предшественники, оказалось, что это был другой период споров, дискуссий – я жил в Москве, ездил в метро, а меня обступали персонажи причудливо одетые, обуреваемые благородными страстями, не оставлявшими меня ни на минуту.
Опять были вечера в библиотеках, опять переписывание книг и журналов, потом пошли поездки в Индию – редко с делегациями или с группами, а чаще в одиночку, по самостоятельно составленному маршруту – по неведомым тропам; я жил в ашрамах и монастырях, ходил в храмы, участвовал в красочных церемониях, зачастую первым из европейцев. К сегодняшнему дню я 33 раза приезжал в Индию.
Но вот что любопытно. Я долго не решался выйти на трибуну в Индии и рассказать о своем виденьи индуизма монахам и мирянам; только через 20 лет после первых прикосновений к учению Рамакришны я спокойно взошел на трибуну и стал без страха излагать свои мысли огромному залу в шафрановых одеждах – меня слушал весь состав Миссии Рамакришны из всех стран мира (помню, что это был день рождения Учителя). 20 лет понадобилось мне, чтобы не волноваться перед этой аудиторией и знать, что грубых ошибок я не смогу допустить.
Иконки Рамакришны, Вивекананды и Сарады Деви ездят со мной по всем странам – там, где они, там мой дом.
И ни разу за все эти долгие десятилетия Индия не разочаровала меня. И каждый раз шла ко мне от неё теплая радостная волна.
Я бывал в местах, непосещаемых туристами, я беседовал с умнейшими людьми, в силу разных причин широкой публике (включая индийскую) неизвестными – и мне не раз предлагали уйти туда, в их мир, быть с ними; это означало бы, конечно, разрушить все свои существующие связи, забыть семью и друзей, раствориться в светлой бесконечности… я не мог на это пойти. Но я сердечно благодарен за сказанное мне: «Дверь для Вас всегда открыта».
Приложение. «Индийская тетрадь» (из книги «Стихи для себя»)
«Не выйду в дверь, в окно не выкинусь»
Не выйду в дверь, в окно не выкинусь,
Но над планетой воспарю
И воспою вам остров Миконос
И гималайскую зарю.
И над живым подобьем глобуса
Повисну, распластав крыла,
И уведу вас в выси Космоса —
Так и не встав из-за стола.
Перемещение
Пятьсот пятьдесят первый автобус
От станции Речной Вокзал,
Под ним – не шоссе, а глобус,
В нем те, кого ветер позвал,
Ветер странствий и бдений.
Автобус кружит без сна.
Лишь станция отправления
Для всех у него одна.
Московский рассвет розоватый
Извлек нас из сна на стезю,
Но знаю – цикуду заката
Мы выпьем каждый свою.
Скрипя, разверзаются двери,
Мы там и все еще тут,
Речной – Шереметьево – Дели,
Вот выпавший мне маршрут.
Автобус – движенье и лица, как жизнь…
За развилкой разлук
Иные миры и границы
Пред каждым раскроются вдруг.
Куда же мы, жизнь, залетели?
Попутчики, где вы, друзья?!
В еще нерасправленном теле
Уже незнакомое я.
Дели на рассвете (из окна гостиницы)
Отдерну штору – невесомые
Орлы парят, царят…
А мне Встающий день уже клаксонами,
Как благовест, звенит в окне.
Внизу гоняют мячик мальчики.
Еще не душно, но светло,
И подлетают попугайчики
Извне простукивать стекло.
Делами утра солнце занялось.
Я снова здесь. Я снова Я.
И дымка города – как занавес
Пред новым актом бытия.
«Перед статуей, темной и древней»
Перед статуей, темной и древней,
Чьи измазаны кровью уста,
Возложи с любовью и верой
Три расправленных лепестка.
И когда в смиренном поклоне
Ты склонишься пред нею, тогда
Над тобой синим пламенем воли Вспыхнут в нише ее глаза.
Это звездное, грозное пламя
Всех сотрет с твоего пути,
И опять лишь бездушный камень,
Распрямившись, увидишь ты.
Баньян в Татгуни
Древо – лес, исполнитель желаний,
Трону колокола язык,
Дай мне силы сквозь свист расстояний
Слышать голос Ее, видеть Лик
День был долог и вечер светел,
Но не пела судьбы труба,
Только в листьях возникший ветер,
Как дыханье, коснулся лба…
Конарак
Этот сон мне всё чаще снится
В зимней зыбкости бледных лун —
Храма чёрная колесница,
Выползающая из дюн.
Околдован Бенгальским Заливом,
Он ползёт по пескам к нему,
По пескам горячим, ленивым,
Уходящим назад – во тьму.
Храм отринул душные ночи,
Храм когда-то покинул ад —
Ради света, ради пророчеств!
Храм забыл дорогу назад.
Здесь прилива хрустальные стены,
И отлива мистический вздох,
И восходит из розовой пены
Сурья, огненно-алый Бог,
И прохладными брызгами море
Умывает лицо берегам…
Семь коней в песчаном просторе
Волокут конаракский храм.
Позади в семь столетий дорога,
Так немного и встретимся мы,
Будет славить Солнце как Бога
Храм, исчадье Великой Тьмы.
И колеса ползут как время,
Спицы – стрелки на древних часах,
Но ночей неподъемное бремя
Тащит храм на своих плечах.
В изваяньях на стенах неровных
Блудом выжжены души дотла,
В страсти страшной, порочной, греховной,
Словно змеи, клубятся тела.
Грудой – груди, колени, и губы, —
Всё, что прячет стыдливая ночь, —
Перепутано грязно и грубо,
Так что храму ползти уж невмочь.
Семь коней почернели от горя.
Ты упорен в стремлении храм,
Но отходит слепящее море,
Солнце прячется в тихий ашрам,
И средь белых святилищ приметив,
Что чернеет верхушка твоя,
Рулевые восьмое столетье
Правят в море, молитву творя.
Велорикша в ночном Бенаресе
Скрип седла и писк педалей.
Спит седок, и глыбу сна,
Наклонясь влачит сквозь дали
Рикши гибкая спина.
Путь мучителен, путь труден…
В сини лунной тишины
Прикрывают вежды людям
На ступенях гхатов сны.
Опустелы и печальны,
Растворились до утра
Храмы в душном, погребальном
Дыме горького костра.
Ни конца нет, ни начала,
Вечер – вечности поток,
В нем качается устало
Рикши мокрый поплавок
И следит за ним брезгливо
Сквозь гирлянд живых кольцо Недоступнейшего Шивы
Неотступное лицо.
Канья Кумари
Груде скал, как кариатиде,
Груз немыслимый – Индия! – дан,
И до белых дворцов в Антарктиде
Из-под ног наших лег Океан.
За спиной – устремленья и память,
Горы, горе, года, города,
И застыла над ними и нами
Вифлеемских молений звезда.
Впереди же нас – вечности млечность,
Диск планеты и света каскад,
И уходит волна в Бесконечность,
И в рассвет переходит закат.
Деревня
Дом в ночи – простынею экрана.
Как стоп-кадр, из глубин белизны
Голубые слоны Раджастхана Проступают на глади стены.
Дым библейский, античное стадо…
Что сквозь фрески мерцает, дыша?
Пусть тревожны, как звезды, цикады
– Со Вселенной слиянна душа.
Чей-то фильм эта ночь? Иль наш опыт?
О, пришелец, внемли и смотри:
Ближе, ближе неслышимый топот,
Ярче свет, незажженный, внутри.
Южная Индия
Дороги серой хрусткий гравий
И дымка влажная небес…
Жара нам властно мысли плавит
И давит как чугунный пресс.
И воздух выжженный, незрячий,
Струной протяжною поет,
И ветер, желтый и горячий,
Песком в окно машины бьет.
А пальмы – тонки и ритмичны,
Стремясь изгибом гордым ввысь,
Так поэтично-непривычны,
Поодаль гривами сплелись.
Они шуршат, чуть-чуть по-вдовьи…
И густ, и странен этот лес;
Стволы как хоботы слоновьи
Свисают прямо из небес.
А куп расхристанные думы
Так невозможно высоки…
Сквозь шум их, долгий и угрюмый,
Провидят море моряки.
И впрямь оно! И нам не снится!
Шумит, уходит, вновь встает,
И дышит перцем и корицей
И ревом бешеных широт.
На берегу
Ушли туристы восвояси,
На Гангу снизошел покой.
Витые храмы Варанаси
Торчат, как вышки, над рекой.
Луна распластана во мраке.
В белесых отблесках беды
Трусливо ссорятся собаки
У дымом пахнущей воды.
Уходят в вышину ступени…
Над ними тишина висит;
На их вершине чёрной тенью,
Как ворон, женщина сидит.
Сидит и тихо жжет лампадки,
И синей струйкой в темноте
Ползет над Гангой запах сладкий
И тает в вечной духоте.
Сидит и не меняет позы…
Над Индией века бредут,
И звезды крупные как слезы
Рекою медленной текут.
Утро
И опять с пяти не спится —
Свет прорвался в мой уют,
Фантастические птицы
Дружно-радужно поют.
И на небе, снова новом,
Разгоняя тень и лень,
Раздвигает сна покровы
Нарождающийся день.
Снова что-то затевает,
Снова манит и зовет
То, что в сердце расцветает,
То, что на небе цветет.
И легко вскочить с кровати,
И тепло ногам нагим,
И светло от агарбати
Перед образом Твоим.
Знаю – палочка истлеет,
День сгорит костром пустым
И как пепел посинеет
Все на свете – майи дым.
А пока – чиста страница,
А пока – желанен труд
И тропические птицы
Мне о радости орут.
Удайпур
Холмы затоплены сиреневым закатом
И в глади озера такая стынь и тишь,
Что, захоти, и станешь ты крылатым
И к острову бесшумно полетишь…
Деревья дышут манго и вербеной,
В горячем воздухе вечерняя ленца,
В воде сияют мраморные стены
И башни удайпурского дворца.
Инопланетный, он из света соткан!
Кто плыть рискнет к нездешней белизне?
А он открыт – не птицам и не лодкам,
А лишь своей праматери, Луне.
Уходящие в прошлое
Из Каликата, из Калькутты,
Кто в Дарджилинг, кто в Джайсалмер …
Людей окутывают путы
Путей к сиянью высших сфер.
Зов старых слов и снов дорога,
Любя – слепцы, глупцы – скорбя,
Бредут сквозь жизнь и ищут Бога,
И пуст лишь путь один – в себя.
Его не ведают. И круты
Ступени им, и свет им сер.
Из Патны в тьму Паталипутры,
Из блеска дня – во мрак пещер.
Огнь пробужденный
Ах, сколько впереди открытий!
В научных кельях, не спеша,
Себе читает на санскрите
России древняя душа.
«Прабуддха Агни» – вывел мистик,
Поверь лингвистике, поверь!
Ведь чтоб войти в чужие мысли
Есть двара, то есть просто дверь.
И явлен смысл нам потаенный,
К чему словарь, словарь не тронь —
Прабуддха значит пробужденный
И агни, вслушайся, – огонь!
Дерево
У шоссе, над розовой пашней,
