Золотая братина. В замкнутом круге - Игорь Минутко

– Вот такие дела, Глеб Кузьмич, – сказал комиссар Голубятников, нарушив тишину, заполнившую кабинет. – Товарищ генерал в курсе. Возглавить операцию поручается вам. Вы согласны?

Все присутствующие в кабинете смотрели на Глеба Кузьмича.

– Почему вы молчите, старший лейтенант?

С 1919 года Забродины, мать и сын, жили в Москве. Маргарита Оттовна по-прежнему работала в Наркомате здравоохранения, как и раньше сгорая на своем поприще. Глеб служил в НКВД, в управлении контрразведки. Да, он окончательно сделал выбор, его увлекло дело, которому он посвятил себя полностью. «У любого государства есть контрразведка, – говорил он себе. – Я служу безопасности России». Кроме того, это дело соответствовало его авантюрному характеру. В 1924 году, после смерти Ленина, Глеб вступил в партию большевиков (Маргарита Оттовна была счастлива). Забродины получили хорошую квартиру из трех комнат в самом центре, в Газетном переулке. К тому времени Глеб женился на скромной, милой девушке Наде, студентке третьего курса пединститута, из семьи учителей; у них родилась дочь Нина. Скоро в доме Забродиных появилась прислуга, пожилая женщина из деревни бывшего Клинского уезда. Занимаемые должности предоставляли матери и сыну блага и привилегии, которые стал вводить Сталин для партийной и государственной номенклатуры: продовольственные пайки через спецраспределители, путевки в лучшие южные санатории, в которых контингент отдыхающих строго отбирался, спецлечение. За Маргаритой Оттовной по утрам теперь заезжала наркоматовская черная «эмка» и вечером, случалось, очень поздно (в Наркомате здравоохранения, как и в других наркоматах, рабочее время по часам не считали) привозила домой.

Все эти изменения в их жизни происходили постепенно, вроде бы незаметно… И казались естественными: они оба все силы отдавали служению Советскому государству, жили в условиях, в которых жило их ближайшее окружение… Видно, уж так устроен человек – странным образом не замечалось, как под ярмом «народной власти» бедствует основная масса населения страны: очереди у дверей магазинов, слухи о голоде на Украине, изможденные, хмурые лица соотечественников на улицах. Все это отвлекало, уводило от работы, от служения главному – торжеству социализма в Советском Союзе и во всем мире, поэтому внутренне отторгалось.

В 1937 году, прямо на июньском Пленуме ЦК партии, был арестован нарком здравоохранения страны Григорий Наумович Каминский и на следующий день назван в газетах врагом народа. Через две недели арестовали Маргариту Оттовну – на работе, в ее кабинете. Она была объявлена немецкой шпионкой. Глеб Забродин знал свою мать, понимал всю чудовищность и смехотворность предъявленных ей обвинений. Он как бы очнулся от сна наяву. И обнаружил: сколько же их знакомых и друзей, занимавших высокие государственные посты (и не занимавших никаких постов), арестованы, объявлены врагами народа, осуждены…

Он заметался в поисках истины. Ведь где, как не в НКВД, должны разобраться, сделать немедленно все, чтобы правда восторжествовала (Глеб Забродин был далек от тех служб, где варился, кипел, клокотал котел дел «врагов народа»). В собственном отделе руководство выслушало его молча; в конце беседы – с глазу на глаз – было сказано: «У нас в органах не ошибаются. Советую вам уняться. И больше не предпринимать никаких шагов». Глеб Забродин не внял совету: он добился приема у наркома НКВД Ежова. В просторном кабинете с огромным портретом Сталина маленький человечек, чем-то похожий на паука, в скрипучих сапогах, выслушал его тоже молча. В конце аудиенции, рассматривая Глеба Забродина с явным любопытством и интересом (отчего зрачки в глазах были расширены и, наверно, казались совершенно черными), Николай Иванович Ежов сказал тихим приятным голосом:

– Идите, товарищ Забродин. Разберемся.

Но не разобрались. Состоялся суд над Маргаритой Оттовной; «тройка» вынесла приговор: двадцать пять лет лагерей усиленного режима без права переписки. Глеб Кузьмич не смог добиться свидания с матерью перед отправкой ее на этап. Так они больше и не увиделись никогда… Только в 1956 году он узнал о дате смерти Маргариты Оттовны – сентябрь 1942 года, Тюменская область, «командировка Сосьва», смерть наступила «от сердечной недостаточности». Все это сообщалось в скупом документе «О посмертной реабилитации Забродиной М. О.», врученном ему в Военной коллегии.

На работе остановилось продвижение по службе. Его стали отстранять от сложных, ответственных операций. В ту пору Глеб Кузьмич, занимаясь контрразведкой, заведовал отделом. В конце 1938 года возникло «дело Забродина»: у руководства наверху появились сведения и документы о халатности (а может быть, «злом умысле» – так говорилось в одном из доносов без подписи), которую проявил Забродин в 1922 году в Осло и Берлине. Результатом чего стал срыв процесса против Арона Нейгольберга, и вторая половина сервиза «Золотая братина» осталась в Германии, хотя лично товарищ Сталин дал указание сделать все возможное для ее возвращения на родину. Состоялось партийное собрание всего управления. Сразу же был поставлен вопрос об исключении из партии товарища Забродина. Однако обвинения, предъявленные Глебу Кузьмичу, не подтвердились – не было фактов.

– А факты, как сказал Иосиф Виссарионович Сталин, – упрямая вещь, – говорил на собрании заместитель Забродина Николай Голубятников. Он был единственным человеком, который защищал своего начальника, защищал напористо и бескомпромиссно. С Николаем, который всего два года назад попал в НКВД из ЦК комсомола, Забродин сработался сразу, они сдружились. Среди прочих дел Голубятникова очень заинтересовала история «Золотой братины» – он увлекался отечественной историей. Исключение Забродина из партии не состоялось, ограничились строгим выговором с занесением в личное дело. Тем не менее Глеба Кузьмича отстранили от заведования отделом, оставили на рядовой должности.

Война с Германией началась в июне 1941 года, и уже двадцать восьмого июля Забродин был арестован как немецкий шпион. Суд был мгновенный и скорый – высшая мера. Выслушав приговор, Глеб Кузьмич за одну ночь (думал, что она последняя в его жизни) в своей одиночной камере поседел. На следующее утро ему было объявлено, что смертный приговор заменен пятнадцатью годами лагерей усиленного режима без права переписки первые пять лет. Все это могло произойти только при ходатайстве могущественных сил – это Забродин понимал, но не мог предположить тогда, кто олицетворяет эти силы.

Он попал на Колыму, в золотоносные рудники («У нас работают только смертники, – сказали ему. – Отсюда никто живым не выходит»). Первый раз спускаясь в шахту, Глеб Кузьмич подумал не без иронии: «Может быть, в восемнадцатом веке точно таким же каторжным трудом бесправных рабов добывался драгоценный металл „Золотой братины“?» В первую же ночь пребывания на «постоянном месте жительства» в бараке произошла кровавая стычка с уголовниками, которые попытались завладеть жалким имуществом Глеба и еще нескольких его товарищей, политических. Для себя еще на этапе в одной из пересылок он решил: «В рабстве жить не буду. Сбегу или погибну». В ту пору жизнью Забродин не дорожил – она потеряла смысл. Поэтому во время драки с блатарями он показал все, чему был обучен на специальных занятиях в НКВД, искалечив нескольких человек; остальные недавние «хозяева и короли» барака обратились в беспорядочное бегство. Правда, в этой драке Глеб Кузьмич получил скользящую рану ножом на правой щеке, и белый шрам от уха до уголка рта остался навсегда.