Становление Хранителя - Даниил Широков

— Спасибо, — поблагодарила девочка. — Элли…

— Странное имя, да? — улыбнулся я.

— Ага! — ответила она, повторив моё действие.

— Это всё, Элли, — произнёс я, принимая вертикальное положение. — Сейчас мне пора. Дела не ждут.

— Что, мир спасать пойдёшь? — хмыкнула она, но в её взгляде читалось не ехидство, а простое детское любопытство.

— Что-то вроде того, — ответил я, покидая церковь. — Пока-пока.

— Пока… — донеслось мне в спину, а затем дубовая дверь отделила девочку-вампира от Палача.

Улочка в дневном солнце. Совсем немного людей, парочка лавок, трактир где-то вдалеке. Всё было прежним, не изменившимся ни на йоту. Однако мир вокруг вдруг вспыхнул — ярко, во всех красках, в прелести каждого действия, каждого лица, каждого камня на мостовой. Я внезапно почувствовал огромное облегчение. Что, приятно делать добро? Если это было оно, конечно. Пути людей непонятны и неразличимы, даже для высших существ.

— Развлекаешься, — хохотнул женский голос где-то справа. — Привет, Джон.

Я вздохнул, затем улыбнулся в лицо оказавшейся совсем рядом женщины. Прохожие, случайно заметившие её, едва удерживались, чтобы не упасть на колени. Небесная красота, или как там её называют. Строгое платье, аккуратная причёска. В этот раз у моей знакомой были молочно-белые волосы, спущенные до плеч.

— Привет, Мана, — кивнул я.

— Что, даже не обнимешь меня? — продолжила свой смех Богиня.

— Ну иди сюда, — кхэкнул я, заключая женщину в объятья. Через мгновение мы разомкнули их, а улыбка с лица Маны так и не ушла. — Рад тебя видеть в добром здравии.

— И я тебя, — ответила она. — Прогуляемся?

— Если у тебя есть время, — принял я её предложение. Направились мы по улочке вверх — из-за холма, на котором стояла столица, большая часть дорог выглядела как подъём на не особо крутую горку. — Какими судьбами в мире смертных?

— Прибыла для подготовки к сражению, — вздохнула Богиня. — Хотела повидаться с Крисом и Лифой, но один занят своей благоверной, а вторая обиделась на весь мир и заперлась в своей комнате.

— Беспокоишься о детях, — не спросил, а утвердил я. — У них возник кризис на почве… Хотя ты и так, наверно, в курсе.

Мы повернули за угол — где-то рядом был парк. Городской, совсем не похожий на тот, что был в торговом союзе. Так уж заведено, что откровения Богини всегда проходят где-то на природе. Да и сама она любит всё девственное, чистое, зелёное и свежее.

— Немезида рассказала, — кивнула Мана. — А ещё я слышала, что вы наконец-то вместе. Рассказывай, Джон, я сгораю от любопытства!

— Так получилось, — едва не замешкался я с ответом — вопрос застал меня врасплох. — Не без проблем, конечно, но… Да, я люблю её, если ты об этом.

— Не знай я старого Джона, подумала бы, что ты копия Криса, — хихикнула женщина. — Такой же скромный, едва дело доходит до отношений. Ладно, не буду тебя мучить…

Случайные птички слетелись на плечи Богини, лёгкой, ненавязчивой трелью украшая нашу прогулку. Прохожие начали останавливаться, кто-то упорно вглядывался в лицо Маны, пытаясь узнать лик Богини. Конечно, сделать это из-за особенностей религиозного культа, уже ушедшего в прошлое, был невозможно. Церковь исчезла вместе со всеми памятниками, посвящёнными воплощению добра и порядка. Гене в этом плане проще — никто и никогда не видел великана на расстоянии пары метров, а потому и лицо его было окутано завесой тайны.

— Анна рассказала про новости от… как же его… Энди, да? — продолжила Богиня. — Что у нас осталось несколько дней и всё такое.

— И что с Судьями нам всё же придётся сражаться, — покивал я.

— Ну, в этом я и не сомневалась, — пожала плечами женщина. — Почему — сама не знаю. Геннадий, кстати, обещал быть к следующему утру. Ему надо утрясти пару вопросов с Адом, оставить заместителя, воодушевить жителей… Всё такое. Я это уже сделала, поэтому и прибыла пораньше.

— Хорошо, — сказал я. — Успеете побыть с детьми. Может, хоть у вас выйдет убедить их не вставать в наш строй смертников.

— Ох, Джон, — вздохнула Мана. — Это же дети. Рвущиеся, мечущиеся сердца. Пламенный взгляд, грудь колесом, искреннее желание помереть, но спасти всех и вся. Даже зная, что смерть будет бессмысленной, они всё равно будут зубами выгрызать себе право на сражение. Словно ты их не знаешь.

— Знаю, — согласился я. — Но они мне дороги, Мана. Как и тебе. Не их это война, вообще ни разу. И умереть они там не должны.

— Конечно, — произнесла она. — Только попробуй вдолби наш огромный жизненный опыт в эти маленькие головы.

— Бессмысленно, ага, — хмыкнул я.

— Они выйдут, и если таков будет их путь, погибнут, — внезапно посуровела Богиня. — Это их дорога, Джон. Отпусти ситуацию. Отпусти их души. Как будет, так будет.

— Словно у священника на отпущении грехов сижу, — хохотнул я. — Но спасибо. Полегчало.

— Зная тебя, ты не согласился со мной полностью, — вновь вздохнула Мана, возвращая свой голос в прежнее беззаботное, лёгкое русло. — Однако на заметку что-то взял. Ну, я рада и такому исходу.

За разговором мы вошли в парк, оказавшийся просто огороженной заборчиком площадью, на которой в два ряда были посажены деревья. Впрочем, высокие кроны скрыли от нас бешеный ритм города, а потому Богиня в какой-то степени оказалась там, где хотела.

— Армагеддон… Оказался первым и единственным, — заканчивала одну из своих историй женщина. — Наш союз стал эдаким символом единства.

— Вас объединяет не только забота о детях, — кхэкнул я. — Как ты и рассказала, вы искренне полюбили друг друга.

— Именно, — кивнула Богиня. — И я надеюсь, что у вас с Немезидой будет так же. Если не дети, то хотя бы крепкие чувства.

— Не сомневайся, — ответил я на её слова и едва не вздрогнул, когда сердце болезненно отозвалось на знакомую фразу.

Уже в тишине мы присели под более-менее широкой кроной. Как обычно это бывает у Маны, самую серьёзную часть она оставляет напоследок. Голос её наполнился печалью, а напускная весёлость и игривость ушли без обещания вернуться. Именно такой была Богиня без своих игр в символ добра и в истину в последней инстанции.

— Когда всё кончится, Джон, — начала она, смотря куда-то в пустоту. — И если всё кончится, конечно. Я хочу, чтобы мы все перестали цепляться за эфемерное чувство долга перед человечеством. Весов, измеряющих баланс, больше нет. Люди вольны жить так, как они хотят, как могут.

— Наверно, ты и права, — немного подумав, сказал я. — Тяжелей всего будет, наверно, Анне. Уж она-то печётся за каждую душу.

— Нет, — помотала головой Мана. — Тебе, Джон. Тяжелей всех будет именно тебе. Не Немезиде, которая просто станет заботиться только об Асцаин. Не мне или Армагеддону с нашими принципами невмешательства и прочей шелухи. Тебе, человеку с остаточными стереотипами Хранителя.