Чужие сны и другие истории - Джон Ирвинг

— Какую книгу ты бы послал Элизабет Манн? — спросил я у своего друга Харви Лумиса.

— Короткую, — ответил он.

(Это был заведомая ложь: Харви знал, что у меня нет коротких романов.)

Я стал думать, не послать ли ей «Сына цирка». Причин было две: во-первых, это самое недавнее из моих произведений, а во-вторых — госпожа Манн-Боргезе рассказывала мне, что бывала в Индии на конференциях. Но интересна ли ей индийская жизнь? И потом, «Сын цирка» — самый длинный из моих романов.

А может, отправить ей «Правила виноделов»? Разве штат Мэн чуть-чуть не напоминает Новую Шотландию? И потом, это исторический роман и отчасти научный. Но опять-таки, акушерство и гинекология — темы не для всех.

Вполне подходящей могла оказаться «Молитва об Оуэне Мини». Там герой в конце концов перебирается в Канаду, потому что ненавидит Соединенные Штаты. Элизабет, помнится, говорила, что жизнь в Штатах ей не понравилась. Однако это роман о религии. Вдруг религия ее совершенно не интересует?

Оставался «Мир глазами Гарпа». Судя по отзывам о нем, это единственный из моих романов, который действительно нравится всем (издательства постоянно печатают дополнительные тиражи). Возможно, я — единственный, кто помнит, что после первой публикации «Мира глазами Гарпа» отзывы на него были разными. Рецензии на «Сына цирка», «Правила для виноделов» и «Молитву об Оуэне Мини» были лучше рецензий на «Гарпа». (Глядите, кто вдруг заговорил о рецензиях!)

Вопрос выбора оставался нерешенным. Выход мне виделся такой: я думал, что Гюнтеру Грассу понравится история о моей встрече с дочерью Томаса Манна на борту самолета. Возможно, Гюнтер подскажет мне, какую из книг лучше послать Элизабет. Возможно, даже эту.

Постскриптум. Я решил, что нельзя заставлять Элизабет дожидаться выхода этого сборника, который увидит свет не раньше чем через десять месяцев после нашей встречи в небе. Она произошла в апреле девяносто пятого. С моей стороны было бы крайне невежливо затянуть исполнение своего обещания до февраля девяносто шестого года да еще и сопроводить книгу «неформальным» письмом к Элизабет: «Приветик! Помните меня?» (Или что-нибудь в этом роде.)

Нет, заставлять ее ждать — это действительно некрасиво. Но ждала ли она? На дворе стоял июнь. Вдруг Элизабет забыла обо мне? Или наоборот, вспоминала как о лжеце, с которым судьба свела ее на борту самолета: небрежно одетом, запивающем рыбу красным вином и имевшем наглость утверждать, что он — писатель (примерно такие мысли крутились у меня в голове). Я не мог ждать сентября, когда встречусь с Гюнтером и расскажу ему эту историю. (Сейчас, через месяц с небольшим после того полета, я по-прежнему мысленно называл ее «Кашель Элизабет».) Я и не стал ждать сентября, а еще в мае написал Гюнтеру и подробно рассказал ему о неожиданной встрече с Элизабет Манн-Боргезе. Он ответил немедленно и пожелал узнать, какой роман я ей послал. Мне стало стыдно: Гюнтер считал, что я, будучи джентльменом, уже отправил Элизабет обещанную книгу.

И я послал ей «Правила виноделов». Решение было спонтанным, насколько может быть спонтанным решение, затянувшееся на два месяца. В июне я отправил в Галифакс бандероль, адресованную профессору Элизабет Манн-Боргезе, Международный институт океана при Университете Дальхузи. У меня нашлось изящное, в кожаном переплете, издание романа; это придавало книге некоторую элегантность, компенсировавшую ее содержание. И еще я подумал (на этот раз и вправду спонтанно): атмосфера сиротского приюта в Сент-Клауде, в штате Мэн, частично навеяна атмосферой безысходности, столь сильно запомнившейся мне, когда я читал описание санатория в «Волшебной горе». Во всяком случае, так я написал в сопроводительном письме к Элизабет. Кажется я еще добавил, что считаю «Правила для виноделов» одним из самых «настроенческих» своих романов, и если эти настроения тоже не навеяны творчеством Томаса Манна, откуда тогда они взялись? (Что-то в этом роде.)

Элизабет ответила тотчас же, в благосклонном тоне. Поблагодарила за книгу и выразила сожаление, что не может прислать мне что-нибудь из своих книг. («Океаны поглощают все мое время, а когда они освободят меня, я буду уже слишком стара, чтобы что-то писать».) Вместо книги Элизабет прислала мне магнитофонную кассету. На вкладыше в футляре была ее фотография: она сидела за пианино в окружении четырех или пяти собак (английских сеттеров). Один из них, тычущий носом в клавиши, выглядел очень серьезно и сосредоточенно. Пианиста звали Клаудио. В письме Элизабет поясняла: ее пальцы вели партию левой руки, а нос Клаудио играл за правую руку.

Именно это я и услышал, когда впервые проиграл запись на автомобильной магнитоле. Затем я без конца крутил эту кассету перед гостями, на каждой вечеринке, когда говорить вроде бы уже не о чем, а расходиться рано. Из всех моих гостей только настоящие меломаны узнавали репертуар, исполняемый Элизабет и Клаудио: один из моцартовских менуэтов, пьеса Шумана и пьеса Бартока (обе пьесы для детей). Однако никто и не догадывался, что партию правой руки играет… английский сеттер. Обычно думали, что это какой-нибудь даровитый ребенок.

А на машинке печатал прапрапрадед Клаудио, которого звали Арлекино. Элизабет записала и несколько образцов его машинописного искусства. Пса она сокращенно называла Арли. И надо же такому случиться, что прапраправнук Арли научился исполнять носом партию правой руки в произведениях Моцарта, Шумана и Бартока, а его учительницей музыки стала океанограф — дочь великого писателя.

Как раз об этом и писал Гюнтер: «Люди хотят услышать правду. Но когда слышат, то заявляют: “Все это выдумки”. Или с усмешкой бросают: “Он вам еще и не такое наплетет!”»

Что касается истории, которую я привык называть «Кашель Элизабет», — теперь ей нужно придумывать другое название. Тем более в письме Элизабет заверяла меня, что полностью избавилась от кашля, заставлявшего меня думать о легочном санатории. Она писала: «Когда-то немало молодых людей, прочитав “Волшебную гору”, обнаруживали у себя туберкулез. Но не волнуйтесь за меня: я вполне здорова. Тот кашель давно прошел без последствий».

Вопрос о подходящем заглавии для этой истории обязательно встанет в наших с Гюнтером сентябрьских беседах. Естественно, я собираюсь захватить в Белендорф и кассету с «носомузыкой» Клаудио. В творчестве Грасса гораздо больше символов, чем у меня, у него больше подтекста. Скорее всего, он предложит назвать историю «Правая рука» — название вполне символичное и с достаточным подтекстом. А у меня плоховато и с символами, и с подтекстом. Теперь, рассказывая о встрече с дочерью Томаса Манна на борту французского авиалайнера, я называю эту историю «Нос Клаудио».

Едва я утвердился с этим названием, пришло новое письмо от Элизабет. Я посылал ей немецкий перевод «Молитвы об Оуэне Мини». Она нашла перевод превосходным и прислала свою книгу. (Оказывается, тогда она поскромничала и не сказала, что тоже пишет книги!) Книга называлась «Главный червяк и суперакула» — детская повесть-предостережение об опасностях загрязнения океанов. Я читал ее Эверетту, и его потрясло описание мертвой рыбы, плавающей в отравленном море. Из биографии автора я узнал, что Элизабет опубликовала несколько книг об океанах и что она преподает политологию в Дальхузи. Узнал я и дату ее рождения: Элизабет Манн-Боргезе родилась в тысяча девятьсот восемнадцатом году, в Мюнхене.[92]Она была на год старше моей матери.