Адаптация - Валерий Былинский

Моя душа простужена, а я нет.

Господи, милый, вылечи мне душу, согрей ее, любимый, дай ей отлежаться, дай ей поболеть в уюте и тепле, чтобы она выздоровела!

Отец. Да, она была скорее дочкой отца, чем матери. Потому, наверное, что папа один из всех людей на свете серьезно выслушивал все ее самые сумасшедшие фантазии и даже, как думала Лиза, искренне верил в них.

Когда отец впервые, когда ей было лет шесть, рассказал ей историю о том, что Бог создал человека по своему образу и подобию, Лиза упросила купить ей побольше пластилина и, усевшись в своей комнате на полу, принялась вылепливать свой мир: пластилиновые дома, деревья, людей.

«Раз я такая же, как Бог, – рассуждала Лиза, – значит, я тоже могу создавать землю, только маленькую, малюсенькую такую по сравнению с этой большой землей, – говорила она себе, раскатывая в ладонях, словно тесто, тело еще одного будущего жителя нового мира. – Ой, – сказала она вдруг, задрав голову к потолку – а вдруг нашу землю и Бога тоже кто-то вылепил, и этого кого-то тоже кто-то вылепил, и его, и его, и его… – она засмеялась, – и мы все живем в большой матрешке!»

А однажды, перед самым поступлением в школу, Лиза поразила взрослых (у ее родителей в тот вечер гостили друзья, с которыми они выпивали вино и водку, и горячо спорили на философские темы) следующим рассуждением, сказанным с глубокомысленным и серьезным видом:

«Нет-нет, все не так, как вы думаете! Дело в том, что вся наша жизнь сейчас – это сон. Только не наш сон – а чей-то! Того, кому мы сейчас снимся. И раз мы во сне, то нам нужно поскорее жить и все делать быстрее и лучше, пока тот, кому мы снимся, не проснулся! Понятно? Понятно, как надо жить?» – приставала шестилетняя Лиза к смеющимся и восхищающимся умненькой девочкой друзьям отца и матери.

Ее мать была биологом, а папа учителем русского языка и литературы.

Отец действительно верил в Лизины сказки. Он верил в них как в необходимое для каждого взрослого человека чудо, это было своего рода окно в добрый и справедливый мир, такой, какого не существовало в реальной жизни. Например, он поверил в придуманную дочкой травяную страну. Эту страну Лиза сочинила, ходя еще в детский сад, и потом, когда ей было уже восемь или девять лет, она часто – одна или с папой – навещала свое травяное государство, располагавшееся на лужайке возле парка и возле бабушкиного дома в Ярославле, где росли высокая трава и цветы. Лиза представляла, что в этих растениях живут травяные жители – маленькие мужчины и женщины, которые прячутся днем, а ночью, или когда рядом нет больших людей, они выходят и любят друг друга, и живут счастливо, и у них внутри из раскрывающихся бутонов цветов рождаются маленькие дети, которые очень быстро, стремительно вырастают и становятся взрослыми травяными людьми.

Позже, уже повзрослев, Лиза представляла себе роды, как распускание бутона цветка, из которого вылезает маленький человечек – тогда-то она и решила для себя, что не будет испытывать боли при родах, потому что какая же может быть боль, если человек появляется из распускающегося цветка?

Как-то, в возрасте девяти лет, отправленная мамой в магазин за продуктами и сжимая в руке деньги, Лиза подошла к высокой траве, где жили ее герои, и стала пристально в нее вглядываться, чувствуя, что вот-вот из-под тяжелой темно-зеленой травины выглянет человечек, откинет маленькой ручкой свои густые вихры и скажет, глядя на нее добрыми улыбающимися глазами: «Привет, авторесса! Как нелегкая жить?» Это был ее собственный язык, которым она наделила травяных граждан: авторесса – это она, от слова автор, жить – жизнь. Смерть на травяном языке была сметь. Мама были – мо, папа – по, ну и так далее, долго можно перечислять.

В это время к ней сзади подошла бродячая цыганка. Она хотела загипнотизировать девочку и отобрать у нее деньги. Но когда Лиза, услышав «Дай погадаю, маленькая, чтобы училась хорошо, чтобы папа с мамой тебя любили…», обернулась, цыганка, встретившись с ее взглядом, осеклась и замолчала. Затем, пристально глядя на нее, сказала: «У тебя, девонька, в роду или ангел был, или ведьма. Дай Господи тебе справиться с этим». После этого цыганка приложила пальцы своей правой руки к ее лбу, словно хотела дотронуться до чего-то необычного, и ушла.

Девственность Лиза потеряла в шестнадцать лет. Это случилось в деревне, куда ее отправили к бабушкиной сестре на август. Лиза была тогда тощая, долговязая, почти без груди, с узкими острыми бедрами, и никто из местных парней на нее внимания не обращал. Целыми днями она читала в бабушкином дворе или на пляже книги, потому что готовилась поступать в университет на филфак. Как раз в то лето она запоем читала Толстого и полностью погрузилась в его миры. В деревне Лиза подружилась с Натальей, своей одногодкой, тоже приезжей и также готовящейся поступать в этом году в вуз. Наташа была необыкновенно фигуристой девчонкой, с большими выпуклыми грудями и такими же выдающимися ягодицами, на которые глазела вся мужская часть деревни, когда подружки шли загорать через понтонный мост на песчаную косу. Там они ложились в стороне от остальных отдыхающих и читали книги и учебники. Читала, в общем-то, больше Лиза. Наталья давно уже заигрывала с компанией местных ребят, которые приезжали на «Жигулях» и мотоциклах, пили пиво в кафе, расположенном за понтонным мостом. Лизе Наташа рассказывала, что никому из них она «особенно не дает», потому что влюбляться и отдаваться по-настоящему надо в большом городе, где она будет учиться.

Однажды, когда Лиза и Наташа лежали в тени дерева на пляже, к ним на двух мотоциклах подъехали двое знакомых парней; они стали уговаривать девчонок прокатиться. Лизе ехать никуда не хотелось, но Наталья после минуты уговоров прыгнула к одному из парней, рыжему, сзади на сиденье и обняла его за талию. Компания умчалась. Читая свой учебник, Лиза слышала, как мотоциклы с грохотом переезжали понтонный мост, как они затем вернулись и затарахтели вдоль реки. Внезапно рокот моторов оборвался. Лиза подняла голову. Ей показалось, что настала какая-то очень странная тишина – такая, что даже перестал шуметь легкий ветерок и стрекотать кузнечики.

Тишина сильно, тревожно давила на уши и на грудь. С застучавшим сердцем Лиза встала, вытянув шею, стала осматриваться. Положив учебник на подстилку, она, как была, в купальнике, пошла, а затем побежала по песку к растущей неподалеку ивовой роще. Непонятно, как она угадала именно это направление – но она угадала. Подбегая, Лиза сразу услышала шум и пыхтенье борющихся тел; проломившись сквозь царапающие кусты, она очутилась на небольшой поляне. Рыжий парень нависал над распластанной на песке Наташей, а его приятель вжимал коленями в песок ее завернутые за голову руки. Лизе увидела красное, заплаканное лицо подруги, ее колыхающуюся огромную голую грудь и вмиг повернувшиеся к ней лица парней.

– Не надо ее, – выговорила Лиза неожиданно для себя твердым голосом. – Возьмите меня.

– Что? – не понял рыжий.

– Возьмите меня вместо нее.

Парень, державший Наталье руки, громко, по лошадиному засмеялся, но рыжий резко встал и оборвал смех, ткнув парня тыльной стороной ладони в лоб и бросив: «Хавальник прикрой!» Наталья глядела заплаканными глазами то на Лизу, то на рыжего. Рыжий пристально смотрел на Лизу. В глазах его не было злобы – скорее жесткое любопытство.