Темное разделение - Сара Рейн

Выскочив из холла, она бросилась в ночь, вниз по холму, как тонкая тень.

Она ехала в Лондон, не следя за дорогой, невзирая на подступающую усталость. Перед ней был образ Гарри Фитцглена, его взгляд, когда он вышел из тени. Жалость. Презрение.

Она не знала, преследуют ли ее Гарри и эта уличная кошка Анжелика Торн, но она думала, что нет. Она достигла своего дома в час ночи, зашла внутрь, включая свет и запирая двери и окна. Тетя Ви всегда держала окна и двери закрытыми; так лучше закрыться от мира, говорила она.

Но Роз не могла отгородиться от мира. Гарри Фитцглен знал, как найти ее: он знал, где она работает, и, хотя он с жалостью посмотрел на нее, он скажет людям, что она сделала, и начнется полицейское расследование и обвинение в покушении на убийство. И совсем скоро Роз засадят в тюрьму — это будет наказание.

— Наказание всегда приходит, — говорила тетя Ви. — Я согрешила однажды — то был великий, великий грех, Розамунда, худший грех на свете, — и поэтому я жила одна. Соррел оставила меня, после того как доктора закончили операцию, — она вышла замуж за Энтони, и они уехали. Они были твоими бабушкой и дедушкой, Розамунда.

Она показала на одну из фотографий в серебряной рамке над камином:

— У них родился сын — Чарльз было его имя. Он был твоим отцом, Розамунда, и моим племянником, но я никогда не знала его. Они все жили во Франции, и затем они погибли в автокатастрофе, когда ты была маленькой. У меня никогда никого не было, кроме тебя.

Роз могла слышать голос Виолы очень ясно сегодня, когда она сидела в гостиной; фотографии, принадлежавшие Виоле, глядели вниз с камина. Семейные фотографии — глянцевые, заботливо вставленные в серебряные рамки. Все родные лица. Все они глядели на Роз сейчас с той же жалостью и отвращением, что и Гарри Фитцглен.

Ее голова начинала болеть, и боль, казалось, пробралась в мозг, разбивая его на две части в агонии. Половина ее — Рози — знала, что должны быть средства, чтобы спастись от Гарри, который будет преследовать ее, но другая половина знала, что таких средств нет. В мозгу ее пронесся образ унижения на процессе, она видела, как признается в попытке убить Симону. Может быть, они догадаются, что она сделала с Изабель Ингрэм и как она украла мертвого ребенка из больницы Святого Луки, и сожгла его в квартире Изабель, и забрала Соню. Но она потеряла и Соню, и с этой мыслью она вновь увидела Виолу, вздыхающую и говорящую: вот что случается, когда совершишь грех: ты лишаешься того, что тебе дороже всего.

Они навсегда засадят тебя, если узнают, что ты сделала, Роз… Они скажут, что ты безумна, и не позволят тебе больше жить в мире… Тебя посадят за тяжелые скрипучие двери, так же как Виолу и Соррел… Так же как тех детей, тех детей, что пели, пели песню…

И утром колокол пробьет —

Собаки в конуре.

И свою шею тот пропьет,

Кто виснет на шнуре.

Не так давно еще людей казнили повешением за убийство. Виола кого-то убила, но не была повешена, потому что ее мать увезла ее и Соррел прочь от этого места. Виола рассказала Роз о той ночи, сказала, что в тот момент не думала, что поступает плохо, поскольку она убила очень злого человека. Но позже — да, впоследствии она осознала, что содеяла, и она увидела, что, даже избежав людского правосудия, она не ушла от правосудия Божьего. Бог наказал ее, забрав Соррел от нее, и тем, что она никогда не смогла встретить мужчину и иметь детей.

Они посадят Роз в тюрьму или в страшное, унылое заведение, где они будут лезть к ней в мозг, и копаться у нее в душе, и пытаться понять то, что она сделала. Нужно было избежать этого.

Как будто Виола и Соррел — и Соня — были наконец с Роз, но они смотрели на нее с жалостью.

Есть избавление, Роз, есть…

Она, казалось, полностью забыла о Рози, но вдруг Рози предстала перед ней, и она медленно повернула голову, чтобы лучше слышать, что говорит Рози.

Ты можешь обмануть их, Роз, ты можешь, МОЖЕШЬ…

Могу? Как я могу?

Ты уже знаешь, сказал голос Рози в ее голове. Ты знаешь, как покончить с этим… Ты ведь знаешь, Роз?

Она встала со стула и двинулась очень медленно и тихо. Способ…

Люди будут в шоке; они скажут: Роз Раффан? Добрая, неприметная сестра Раффан? Конечно, нет. Они поговорят и посплетничают немного и потом забудут.

Сделай это сейчас… Быстро, время дорого…

Да, прошептала Роз. Да, я должна это сделать быстро. Он пошла на кухню — туда, где готовила ужин для Джо Андерсона и позже для Гарри Фитцглена, — и из шкафа под раковиной достала моток бельевой веревки. Потом она забралась наверх лестницы, на площадку с перилами. Она обмотала конец веревки о перила и проверила его рывком. Перила слабо скрипнули, но дерево держало, и веревка была тугая и крепкая.

Она набросила петлю на шею и взобралась на перила. Все призраки хотели этого: Виола, и Соррел, и Соня. И к ним присоединился кто-то еще: женщина с тонкими чертами лица, которую Роз сразу не узнала. Кто? И потом она поняла, кто это. Изабель Ингрэм. Изабель, которую она убила больше двадцати лет назад и о которой с тех пор не вспоминала. Возмездие, видишь. Воздаяние. Да, справедливо, что Изабель пришла сегодня, чтобы увидеть, что сделает Роз.

Но последняя мысль, которая пронеслась в ее мозгу, прежде чем она прыгнула в лестничный пролет, была о Соне. Ждет ли Соня ее?

Дом стоял в конце узкой аллеи, на самом побережье. Чистый свет Северного моря расходился повсюду.

Дом был не совсем такой, как представлял его Гарри, — он смотрел на море, но был современный и хорошо оборудованный. Владелец тоже оказался не таким, как он думал.

— Я так рада видеть вас, — сказала женщина, выходя ему навстречу. — Симона мне много рассказывала о вас. Вы спасли ей жизнь. Я не знаю, как вас отблагодарить за это.

Никакой формальной вежливости: здравствуйте, как вы себя чувствуете, хорошо ли доехали? И сразу же: благодарность за спасение дочери. Итак, перед ним была женщина, сердце легенды двадцатилетней давности, которую последние недели Гарри пытался распутать.

— Это Анжелика нашла фотографии Мортмэйна в то утро, — сказал он. — Я только сопоставил элементарные факты. И если бы я сделал это раньше, мы бы не дали Симоне просидеть ночь в Мортмэйне.

— Если бы вы сделали это позже, — сказала Мелисса Андерсон, — Симона могла не дожить до вашего прихода.

Она улыбнулась ему, и Гарри, который думал, что она выглядит обыкновенно, вдруг понял, почему она вызывала в нем, циничной упрямой ищейке с Флит-стрит, такое щемящее чувство. «У нее было особое свойство», — сказал Маркович, поручая Гарри написать статью об этой семье. Что-то было в ней особенное и незабываемое, ее невозможно было выкинуть из памяти. У Симоны было то же качество.

— Я рада, что вы приехали, — сказала Мел. — Мы очень далеко, не каждый решается. Но это прекрасная удаленность, не так ли?