Новая Россия в постели - Эдуард Тополь

А Зинка лежала на пляже под зонтиком, читала какой-то роман и обижалась, что мы с ней не общаемся. Хотя к вечеру Мартин снова проникся к ней симпатией. И все ушло — он опять стал тянуться к ней, его влекли ее тело, ее грудь, ее неизбытая девственность. И я уже ничего не могла с этим поделать — моя победа стала моим поражением. Я вернулась в Москву, вся разбитая и замызганная, а не отдохнувшая. Я нашла комнату и ушла от него. Я поняла, что — все, я больше видеть его не могу. Но подсознательно я, наверно, искала кого-то на него похожего. Боже мой, у меня были разные! И богатые, и бедные, и молодые, и старые. И красивые, и некрасивые. И сильные, и слабые. Если человек восемь соединить, то, возможно, получился бы тот, кого я искала. Я поняла, что нет, не могу найти, не получается. Но зато я похудела, устроилась на работу, стала зарабатывать. У меня появились интересные пациенты, своя практика. Небольшая, конечно, но результативная. Я лечила неврозы, энкопрез и фригидность, я мирила семьи, возвращала детей к родителям…

Вы, Николай Николаевич, спросите, зачем я все это рассказываю, какое это имеет отношение к моей сексуальной биографии? Отвечаю. Во-первых, я хочу вам показать, что я не какая-то сексуальная маньячка, а нормальный и, наверно, даже полезный член общества. Правда, я не могу сказать, что я спасла сотни семей и детей, но если мои успехи исчисляются в пределах двух-трех дюжин, то только потому, что я уже не успеваю сделать что-то еще. А во-вторых, мне просто необходимо как-то заполнить время, как-то вытянуть свою жизнь хотя бы до утра, до вашего появления. И не спать! Не спать! Если я усну, я уже не проснусь, я это знаю, чувствую. И потому вот вам еще одна страница моей биографии — про секс и про «Кубок Кремля».

Такого острого желания, как Стас, у меня не вызывал никто. Хотя я видела его всего двадцать минут, да и то в метро, но уже готова была заниматься с ним любовью. А это октябрь, было холодно. Я была в пиджачке, брюки в обтяжку, туфли на каблуках. Я ехала к подруге в Троицк заниматься любовью втроем. И вдруг — такое со мной было я уж не помню когда. Он стоит — такая лапочка, с меня, может быть, ростом или даже пониже. Как подросток. Ботинки на платформе, какие-то джинсы со строчками. Так подростки одеваются, я на них в жизни внимания не обращала. А тут… Я снимаю пиджак, под ним у меня черная декольтированная и обтягивающая кофточка, плечи открыты, все это слегка вызывающе, я была в кураже. Все мужики, а там их много — раз, и на меня пялятся. И он — такой маленький, стоит и рюкзак держит, в руке горсть орешков. Я смотрю на него в упор, а он отворачивается, и у него румянец. Ой, думаю, класс какой! Тут моя остановка — «Теплый Стан». Все выходят, и он тоже. И я понимаю, что, если он сейчас не снимется, я просто разрыдаюсь. Упаду и скажу: не уходи! Выходим из метро, я смотрю — он пошел за мной. Но он бы никогда не осмелился ко мне подойти, у него самооценка достаточно низкая. Я его просто сама сняла, сама с ним заговорила. Он шел за мной, нес свой рюкзак и щелкал орешки. Я говорю: может, ты меня угостишь? И сама с ним знакомлюсь. Он еще чего-то рыпался от меня вырваться: у меня, говорит, орешки кончились. Но от меня не вырвешься. Кроме Мартина, не было мужчины, который бы от меня вырвался. Я думаю: Господи, да я тебе сама куплю эти орехи! Он — тыр-пыр, мне туда. Я говорю: и мне туда. Хотя на самом деле мне совсем в другую сторону, мне на автобус. В общем, ему деться некуда, и мы с ним пошли. Через полчаса мы уже сидели на каком-то бревнышке около музея динозавров. Хотя я опаздывала, меня у подруги ждали к семи. А я не могу с ним расстаться, я к нему привязалась бешено. Какое-то просто звериное ощущение близости, как будто я его знаю тысячу лет. Воплощение моего сына, черт-те знает что! Мы с ним сидим, взявшись за руки. Я понимаю, что ему некуда меня привести. И мы с ним пошли куда-то в лес, я на своих безумных каблуках. Куда мы? Уже темно, время позднее, у меня все ноги в глине, я хочу в туалет. А я хоть и не дворянка по натуре, но у меня есть принципы. Я не могу, чтобы у меня была обувь грязная. Я не могу пописать на улице. Не могу я. Любовью заниматься могу, а пописать нет. И тут он говорит: ты не переживай, сейчас мы с тобой это сделаем. Вернулись от леса, пошли за какой-то угол, и это не воспринималось как пошлость. Это воспринималось как дар Божий. Мы с ним целовались. У меня было ощущение, что он гораздо лучше знает мои губы, чем я сама. Такое бывает раз в жизни. Потом я все-таки от него отлепляюсь, поскольку меня уже два часа ждут в Троицке. Мы идем к автобусной остановке, появляется автобус, я хочу уехать, опять обнимаю его и понимаю, что уехать я не могу. И уже восемь автобусов проехало с периодичностью в десять минут. А я все не могу с ним расстаться, это как гипноз. И мы пошли за кинотеатр, который называется «Аврора». Он стал раздеваться, снял с себя свитер, бросил на землю. И я тоже раздеваюсь. Причем я же не знаю его никак. И я не пила нисколечко. Только понимаю, что холодно. Если бы не холод, мы бы занимались любовью в овраге около «Авроры». А тут я как проснулась. Я говорю: прости, но тут грязь, я тут не лягу. Мы стали одеваться, он понес какой-то абсурд, предлагает мне выйти за него замуж. А я понимаю, что у меня туфли дорогие, лакированные пропадают в этой грязи и вообще уже двенадцать, автобусы уже не ходят, к подруге я не попадаю. Нужно ехать домой. Он приглашает меня к себе, мол, это тут рядом. Я говорю: я к тебе не пойду, у тебя там мама-папа. И вообще я уже устала от чувствований. То есть стали какие-то разумные вещи во мне проявляться. Ладно, он меня провожает до метро, до поезда и говорит: ты такая роскошная, ты меня бросишь. Плачет и уходит. Я себе говорю: девочка моя, успокойся, поезжай домой, в теплую ванну. И вот поезд, а я вижу: он, этот мальчик, поднимается к выходу. И выходит. И я рванулась за ним! Я бежала, как дура, я сняла туфли. Выскакиваю из метро, а там дождь. Я его догоняю: как ты смел уйти? Он такого не ожидал, он плакал. Я вам клянусь, Николай Николаевич, что это было выше, чем любовь. Я понимала разумом, что он никакой — не Сократ и даже не Мартин. Но он меня отпускает, а я дрожу.

Это очень долго продолжалось, только из-за дождя мы и расстались. А потом неделю разговаривали по телефону. И через неделю я его получила. И я убедилась, что не ошиблась. Он невысокий, но я кайфовала от того, как он сложен. Это просто вылепленная, выточенная мраморная фигурка. Я сидела над ним и любовалась этим телом, я поняла мужчин, которые любят красивых женщин. Эти руки, этот изгиб от спины к ягодицам. Они такие маленькие, такие твердые. Мне больше ничего и не нужно было, только смотреть. Это был суперкайф, я готова была его проглотить. Я себя чувствовала Пигмалионом. Я понимала, что он глуп, что я никогда с ним не буду больше чем полчаса. И что в принципе он не так уж хорош в постели. Но я до сих пор помню, что у него на плече шрам в виде стрелочки. Я помню, как я веду рукой по его телу, а оно одновременно и фарфоровое, и горячее. Это неописуемое ощущение. При этом я же всегда считала и продолжаю считать, что внешность для мужчины — это не первый план и даже не пятый. У меня были красивые мужчины, и много. Но такого чувства прикосновения к совершенству у меня не было ни с кем.

Хотя через какое-то время я им пресытилась. А он мною нет. Он стал меня доставать, звонить, и я вижу, что мальчик тонет, как я тонула. Я, по его словам, стала для него той роковой женщиной, к которой он прилепился и ни за что на свете не отлепится. Он говорил: хоть ты прыгай с балкона, я прыгну следом. Бросить его? Отшить? Но это несправедливо. Я его сама сняла, а потом попользовалась и бросила? Это можно сделать со мной, но я себе такого не позволяю. И я начинаю его лечить. Объясняю, что я старше, что я на самом деле плохая, даже знакомлю со своими любовниками и любовницами. И предлагаю просто дружить. Ему деваться некуда, он соглашается, храня, конечно, какие-то надежды. Потом говорит: «Алена, я достал билеты на теннисный турнир „Кубок Кремля“, давай сходим». Я говорю: такие билеты просто так не достают, говори, где взял. И тут он признается, что его папа какой-то шестикратный чемпион по легкой атлетике и хозяин восьми спортивных комплексов. Короче, новый русский. А он в семье эдакий протестант, не пользуется папиными деньгами, даже от машины на свое восемнадцатилетие отказался. Но теперь ради меня расколол папашу на «Кубок Кремля», причем у него не просто билеты, нет, у него VIPовские карточки. Круче этого только одна VIP-карточка — золотая, у Ельцина. А у нас после президента вторая категория.