Время горящей спички - Владимир Крупин

— Нормально! Сами придумали?

— Само сказалось. Это ты ему тоже процитируй.

— А то еще бы, как же.

— Спасибо, Викочка, — сказал я в мобильник, выключил его и отдал Юле. — Спасибо, Юлечка. Иди спать, детское время вышло.

Она скорбно понурилась, а я опять пошагал к Иван Иванычу. Вспомнил материнские пословицы: «Бес силен, да воли нет» и другую: «На зло молитвы нет». Пословицы эти были сейчас нужны, чтобы обрести спокойствие души. Я думал: ведь эти ученые говорили заказчикам правду, что ж те не поверили? То есть такая правда заказчикам не нужна. То есть опять готовится для России очередной хомут, новая попытка загнать в стойло непокорный русский народ? Лишь бы без крови отбиться. И как же они Бога не боятся?

Навстречу мне шли посланные в дом Аркаши.

Оборонщик доложил: паспорта найдены, вещи собираются, личный состав прибудет для отправки вовремя.

— Аркашу разбудите и отправьте домой. Хай поднимет — к морде кулак: «Сгоришь вместе с хазой».

— Это сделаем, — довольно сказал оборонщик.

— Спросите, кто ему велел выкрасть паспорта. Хотя уже не важно. Все!

Усевшись в низкое кресло, я немного подремал. Иван Иваныч вздыхал на диване. Ночной петух, непонятно откуда взявшийся, пропел побудку.

— Что, брат во Христе Иоанн, ждать третьих петухов не будем. — Я отошел к рукомойнику, поплескал на лицо. — Я тебя не спрашиваю, пойдешь или нет с нами, не надо, сиди тут. Главное, чтоб добраться, а то боюсь, это новое правительство снюхалось с тем, что сейчас у власти. Хотя никто властью делиться не любит. Мы вернемся, даст Бог.

— Это бы неплохо, — закряхтел Иван Иваныч. — Беру обязательство похудеть наполовину. Буду по ночам ходить по селу с колотушкой.

— Молись за нас. Пиво не пей.

— Это можно и не говорить. Алешка! — крикнул Иван Иваныч.

— Пора уже? — откликнулся откуда-то сверху Алеша. Оказывается, он угрелся на печке. И сейчас легко с нее спрыгнул.

— Лежмя лежал или сиднем сидел? — спросил я. — Богатырь!

Мы троекратно обнялись с Иван Иванычем и вышли под тускнеющие к утру звезды. Одна не сдавалась, горела ярко. Мы переглянулись с Алешей и поняли, что оба вспомнили евангельскую утреннюю звезду.

— Мне, грешному, такое счастье было в жизни — несколько раз видел схождение Благодатного огня на Гроб Господень. Ты, Алеша, еще увидишь.

— Дай Бог. Но вот я прямо в отчаянии, — Алеша перекрестился, — как же весь мир не вразумляется, что Господь яснее ясного показывает, что только вера православная истинна, только православным дарится Огонь, как? Все на что-то надеются. Лишь бы без Бога жить. И ведь живут.

— Живут. Нам дай Бог до лета дожить. Пойдем на Великорецкий Крестный ход. Там недавно шел из любопытства американец. Приехал русских туземцев снимать. Но не до конца был заамериканенный, увидел, что это такое — любовь к Богу. Крестился в православие. Говорит священнику: «Я приобрел дополнительный опыт». Священник ему: «Ты не опыт приобрел, ты человеком стал».

Рядом вдруг оказался поэт в очках. Впервые я увидел его не лежащим на полу. Он шел и говорил, не заботясь о слушателях:

— «И гласом подвластным пока мне, я кличу товарищей рать: не время разбрасывать камни, пора их опять собирать».

Пришагали к моей избе. Я признался себе, что она стала мне дорога. Чем не келья? А село — чем не монастырь? А Алеша — чем не настоятель? Но даже и в мелькнувшей мысли все было так зыбко, как снежный туман над полями. Сейчас надо бежать. Именно так. Добираться до города, на поезд. Почему-то я думал, что Гусенич нас пощадит. Другое дело Николай Иванович.

Далее как в сказке. Подъехал знакомый снегоход, выскочил водитель, вручил мне пакет, козырнул, вскочил обратно в кабину, и снегоход ускользил.

От избы, по сугробам, в одних туфельках, бежала Юля, протягивала мобильник:

— Это велели отдать вам насовсем. Он вас к телефону, срочно.

— Да. — Да, это он.

— Вы же любите врагов своих, что ж вам не пожалеть денницу?

— Господь с ним Сам разберется. Но ваш-то денница кого жалеет? Или ему ничья любовь не нужна. Как говорится: пусть не любят, лишь бы боялись, так?

Слышно было — он вздохнул:

— Понимаю, что вы не хотите того, что движется на Россию. Но тут я не властен. Повторяю, у меня огромная власть, но даже и я все-таки только исполнитель. Часы пущены.

— Ничего, не страшно. Они всегда тикают. Но вы им скажите о последствиях. Скажите, что никто никогда Россию не побеждал.

— Кому я скажу? Себе? Но поймите — Россия уходит из истории.

— Это не она уходит, а мир кончает самоубийством. Господу мир без России не нужен. Даже и так рассудить: у тела есть душа, и у мира есть душа. Это Россия. Освободившись от тела, обретет жизнь вечную. Русские — мистическая нация.

— Из этого тем более следует, что русских пора убрать, они портят стройную картину мира.

— Как Бог даст.

— А начать с вашей бригады. Прямо сегодня, а?

— Сегодня что, четверг? Отлично умереть в апостольский день. А завтра пятница — день Святого Креста. В субботу поминальный день — все предки встанут встречать нас и на вас ополчатся. Понедельник? День архангельский. Тут злобы каратель Михаил. А во вторник — пророк величайший Креститель Иоанн, среда — снова средокрестие. Так что нам любой день подходит. Нам и восьмой день Господом обещан.

— Прощайте, — прервал он. — Вас проводят. Охрана будет обеспечена.

Я выключил мобильник и… узнал его. Да, вот и номера знакомых московских телефонов. Конечно, это мой, его же выбрасывал в урну Ярославского вокзала. То есть вот еще откуда меня вели.

— Стоп! А ну стоп! — закричал от дома Генат. Он бежал в одной белой рубашке. — Куда без меня, куда? Кто вам патроны будет подносить?

Вслед ему с полушубком бежала Юля:

— Возьми, дурак, простынешь, лечить тебя потом.

— Ну что, братия, — сказал я. — Сверим часы.

Небо начинало светлеть. Восток, как поставленный на плиту, начал разогреваться.

— Нас будут охранять, — сообщил я.

— С автоматами и с лопатами? — спросил Ильич.

— Почему с лопатами?

— Чтоб сразу и закопать. Все наши таланты и нас. Шутка такая: был бы талант, а лопата — его закопать — найдется.

У меня яственно просигналил мобильник. Эсэмэска: «Прошу вас покинуть мои сны». Очень вовремя.

— Брат Алексей, читай молитву.

Мы сняли шапки и перекрестились, глядя на рассветное небо.

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас. Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас. Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!