Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов

«Маркони» совсем от смущения взмок.

– Да ну их к бесу. И в рубку мне пора.

Другие тоже вскочили, потянулись к нам. Мне этот пожал, длинный, которому я конец бросал. Он, оказывается, совсем юный был парнишка, с пушком на губе – наверно, и не брился ещё ни разу. Всё-таки запомнил он меня, разглядел под прожектором – изображал теперь наглядно, как оно всё было.

Старпом явился – с приглашением от нашего кепа шотландскому: расположиться в его каюте. Сам он, к сожалению, прийти не может: занят на мостике. Шотландец поблагодарил и отказался.

– Я, – говорит, – очень уважаю вашего капитана и благодарю за оказанное нам спасение, но я знаю, какая у него тесная каюта. Кроме того, мне очень интересно пообщаться с экипажем.

Вот так. И всех как током ударило, когда включилась трансляция. Мы как-то съёжились и притихли. Шотландцы – тоже. Ну, для них-то уже никакой тайны не было.

Жора-штурман пробасил в динамике:

– «Маркони» – в рубку. «Маркони» – в рубку.

«Маркони» заизвинялся перед шотландцами, приложил руку к сердцу:

– Ай эм сори, джаб[66].

Шотландцы опять вскакивали, пожимали ему руку, улыбались – всё понятно, джаб.

Я вышел за ним, спросил:

– С базой говорить?

– Определяться, наверно. По радиомаякам. Что ты, Сеня, какая база нам теперь поможет! Мы, уж, наверно, в миле от Фарер.

– Куда же теперь?

Он пошёл вверх по трапу.

– Ох, Сеня, спроси чего полегче. Осталось нам только на скалу выброситься. – И побежал.

Через наружную дверь ввалились боцман с Аликом – тащили нагрудники. Как я понял, они их из шлюпки приволокли – для шотландцев.

Опять включилась трансляция, и Жора-штурман сказал:

– Команде – приготовиться! По местам стоять!

К чему приготовиться? И где теперь наши места? Никто ничего не спросил. Но все пошли из салона. Все, кроме шотландцев и кандея.

4

И раз навсегда я скажу тебе, юноша, и ты можешь мне поверить, что лучше плавать с хорошим угрюмым капитаном, чем с капитаном шутливым и плохим.

Герман Мелвилл. Моби Дик[67]

Рассвет ещё не брезжил – хотя до него, наверно, рукой уже было подать, – и оба прожектора зажглись, посветили вперёд. Вокруг была чернота, из неё сыпался снег, а брызги сверкали в луче.

Над палубой раскатилось из динамиков:

– Всем покинуть носовые кубрики! Боцману – проверить!

Но мы-то все были здесь, друг перед другом, в кубриках никого не осталось, только шмотки наши. И все как раз и кинулись за ними. Каждому что-нибудь хотелось же взять.

Мне-то ничего не хотелось, раз куртка погибла. Чемоданчик – что в нём толку, пара сорочек да носки, я решил не морочиться. Взял только нагрудник, надел сразу и завязал тесёмки. Шурка взял карты, затиснул под рокан. Васька Буров потащил из-под койки ящик с мандаринами, да Шурка ему отсоветовал:

– Разобьются на палубе, а тут, может, и уцелеют, если не приложимся…

Мы выскочили, стали на трюме, каждый держался за что мог. И друг за друга.

Из рубки кричали:

– Кто в носовых остался?

– Никого! – Шурка ответил. – Вышли все!

И в ту же буквально секунду Серёга на нас налетел – бежал с руля.

– Я ещё не вышел!

И убежал в кап. Минута прошла, другая, а его всё не было. Мы с Шуркой кинулись за ним.

И что же он там делал, в кубрике? А он, прохиндей, коллекцию свою отдирал с переборки – Валечек, Надечек, Зиночек и Зоечек, – да не отдирал, а откнопывал аккуратненько и прикладывал к пачке. Только ещё половину успел собрать.

– Серёга, ты озверел?

Шурка на него напялил нагрудник, мы его схватили за рукава, и он всю пачку выронил на трапе.

Про что мы ещё забыли, про кого?

– У рулевого нагрудник есть? – спросил Шурка у Серёги. – Тебя кто сменял?

– Кеп.

– Сам кеп?

Мы поглядели на стёкла рубки: в слабеньком свете из компаса – кепово лицо над штурвалом. Чёрные ямы вместо глаз, подбородок светится. Рядом с ним Жора стоял и третий.

– А «дед»? – я спросил.

– В машине, у реверса.

– У него есть?

– Дурак ты, – сказал Васька Буров. – Помогут нам всем нагрудники!

Я опять кинулся в кубрик. И пока они добежали, схватил один лишний – с Ваньки-Ободовой койки – и выскочил.

…«Дед» стоял у реверса по колено в масленой чёрной воде, держал руку на рычаге. А глазами прилип к телеграфу. На верстаке качали помпой полуголый Юрочка и какой-то шотландец в чёрном рокане. Снизу их окутывало паром.

– «Дед»! – я крикнул в шахту. – Нагрудник возьми!

Не услышал он меня, наверно. Машина стучала с большими перебоями, и он, верно, к ней больше прислушивался.

– «Дед»!

Он ответил, не оборачиваясь:

– Ступай на палубу, Алексеич. Наплавался я с нагрудником.

Мне хотелось, чтоб он хоть посмотрел на меня в последний раз. А «дед» всё смотрел на шкалу телеграфа и держал руку на реверсе. Я снова его позвал, и он не обернулся.

Кому же мне было отдать этот нагрудник? Может, Юрочка возьмёт. Я ему показал – не кинуть ли? Юрочка мне подмигнул и спросил:

– Посвистим, Сеня?

Видали идиотов?

– Посвистим, – говорю.

– А за что – за бабу или за политику?

– В прошлый раз – за бабу. Теперь уж давай – за политику.

– Как мы решим с Кубой?

– Мнение моё непреклонно. Куба – си, янки – ноу!

Вдруг этот шотландец обернулся ко мне и заржал, засверкал зубами. А ну их!

И тут я увидел – в полутёмном коридоре кто-то толкается в наружную дверь, звякает задрайкой.

– Куда? – я ему заорал. – Куда отдраиваешь? С этого ж борта кренит, мало мы в шахту нахлебали?

Он мычал что-то и толкался в дверь. Я подумал – не обезумел ли кто?..

– Смоет же тебя к такой матери! – Я подошёл, рванул его за плечо.

Граков это был. В расстёгнутом кителе, волосы спутаны… Он мне дышал тяжело в лицо, и я вдруг почуял: он же пьяный вусмерть. Я прямо обалдел – неужели ж напился? В такую минуту напился! Когда мы все валились с ног и опять вставали – спасать наши жизни и его драгоценную тоже…

– Ступайте в каюту! – я ему сказал. – Надо будет – придут за вами, не оставят.

– Плохо, матрос? – Глаза у него были мутны, лицо набрякло багрово.

– Да уж куда хуже.

– Гибнем? Скажи честно.

Я ему протянул нагрудник.

– Авось выплывем.

– Кто это приказал?

– Что?

– Нагрудник… мне…

– Капитан.

– Врёшь, матрос…

– Сказал бы я вам!..

Я на него надел нагрудник и завязал тесёмки.

– Зря всё это, матрос…

Я подумал – действительно зря. Ты-то ведь каким-то