Мать-земля - Пьер Бордаж

— Я отыскала одну. Большую трубу. И сейчас занимаюсь ее очисткой...

Быть может, Сожи не вкладывала всей силы убежденности в свои аргументы, мольбы и угрозы, ибо в душе одобряла поведение Оники. Она и сама осталась тутталкой, женщиной, которая до своего осуждения все свое существование посвящала великому органу и изредка ощущала уколы тоски по коралловым вершинам. Она с завистью наблюдала за белым округлившимся телом Оники, которое раскачивалось на опоре. Когда Сожи двадцать лет назад оказалась на острове, ей было всего сорок пять и ее мышцы, суставы и кости были в отличном состоянии. Но, подавленная стыдом и горечью из-за осуждения, пребывания в позорной клетке на площади Коралиона, оскорблений и плевков сопланетян, она не набралась силы поднять голову, сдалась, согласилась со своим новым состоянием изгнанницы, ползучего гада. Теперь, когда светлое размытое пятно тела Оники растворялось во мраке, она проклинала свою старость, проклинала ревматизм, проклинала ослабевшее зрение, с горечью упрекала себя в том, что бесполезно растратила сокровище своей молодости...

Поскольку ссыльные не умели ничего делать, они часами ждали у подножия опоры. Они успокаивали себя, наблюдая за падением лишайника, который долго плавал по поверхности океана, пока не насыщался водой и не тонул. Пока падала растительность, они знали, что будущая мать еще жива. Личные охранники Оники пытались последовать за ней в восхождении, но вскоре начинали бросать взгляды вниз, пугались и поспешно спускались. А потом стояли по пояс в черной воде, задрав головы к темной массе шита, пытаясь разглядеть крохотный светлый силуэт молодой женщины, занимавшейся своим делом на километровой высоте. Жизнь на острове замирала на время восхождения Оники по кораллу. Все облегченно вздыхали, когда она появлялась, истекающая потом, с волосами, грудью и плечами, покрытыми частицами лишайника. На высоте десяти метров от поверхности океана она останавливалась и, вцепившись в неровности опоры, долго смотрела на товарищей по изгнанию. Хотя она была обнажена и открыта взорам всех и каждого, она не видела в их глазах никакой похоти, а только беспокойство и восхищение. Она улыбалась им, и только в это мгновение они опускали головы, поворачивались и медленно уходили по тропинке, чтобы заняться своими делами. Им не удавалось нагнать отставание, и день за днем накапливались рваные сети, груды мусора у входа в пещеры, гниющие останки рыб и пустые панцири омаров и крабов.

Оники с невероятной ловкостью преодолевала последний десяток метров, несмотря на растущий с каждым днем живот и тяжелую кожаную сумку. Потом купалась в океане. Соль покалывала крохотные ранки на ногах и спине, но она наслаждалась лаской холодной воды, омывавшей усталое тело. В этот момент она вспоминала о благотворном душе в тиши своей кельи в Тутте после возвращения с работы.

Потом в сопровождении своей охраны, чьи крики и смех разрывали ночную тишь, она выбиралась на пляж, вытиралась куском ткани, который жители оставляли для нее, надевала серое платье отверженной, становившееся с каждым днем все теснее. Это платье кто-то ежедневно стирал, сушил и тщательно складывал.

Сожи ждала у подножия скал. Глаза старой женщины сверкали огнем под морщинистым лбом и выступающими надбровными дугами. Ветер ерошил ее седые волосы и раздувал платье, сплетенное из водорослей.

— Как дела?

— Продвигаюсь, — отвечала Оники.

— Какова труба?

— Становится все шире... Такая же широкая, как Опус Деи, центральная труба сита Коралиона...

— Видишь свет?

— Нет еще...

Сожи окидывает взглядом лишайник, качающийся на волнах океана. Он образует плотный подвижный ковер.

— А змеи? — спрашивает Сожи.

— Видела нескольких... Куда больше тех, что живут в органе Коралиона...

— Видела? Значит, не замираешь, когда ощущаешь их присутствие?

Оники никогда не отвечает на этот вопрос. Нет, она не замирает, продолжая обдирать лишайник, перекрывающий трубу, но она не хочет понапрасну волновать старшую сестру. Треугольные головы с зелеными сверкающими глазами часто оказываются в нескольких сантиметрах от нее, но гигантские рептилии спокойно уползают, скрываясь в переплетениях коралла. Светлые хвосты, исчезая, рисуют арабески в темноте. По шуршанию чешуйчатых колец по окаменевшим полипам она знает, что они кишат вокруг нее.

— Тебе надо прекратить восхождения до рождения ребенка, — робко предлагает Сожи.

— Он родится при свете, — утверждает Оники.

Старая тутталка качает головой:

— По моим расчетам, он должен распахнуть дверь не позже, чем через неделю... Иди отдохни в пещере.

Несмотря на невероятную усталость, поскольку ее пребывание в коралловом щите длится дольше, чем обычная смена в Тутте, Оники не любит оставаться в пещере, где у порога бодрствует охрана. Она ощущает себя свободной и счастливой, когда находится по соседству с коралловыми вершинами, но стоит ей улечься на матрас, как ее охватывают черные мысли. Она почти перестала спать. С одной стороны, ребенок со все большей активностью заявляет о своем присутствии, осыпая ударами ножек, с другой стороны, темное предчувствие проникает в сознание, мешая погрузиться в сон.

Где-то далеко отсюда ее принц в опасности. Как только она накрывается одеялом, ледяной холод невероятной силы проникает в ее конечности. Это не обычный холод, который кусает кожу, а холод безымянный, неописуемый, злокозненный, тянущийся из другого мира. Он атакует ее существо, разлагает, распинает, пожирает ее душу.

Она испытывает крохотную долю невыносимых мук своего принца, словно тот погружен в сердце ужасающего вихря, хотя она ощущает только холодное зловонное дыхание. Как она и предполагала, он лишь на время покинул ее, чтобы бросить вызов ужасающему противнику, противнику, который уничтожает саму суть человечества. И в этом сражении, где ставка — будущее людей, он не уверен в том, что одержит верх. Поскольку их тела слились, поскольку они были едины, она ощущает его страх и страдания своей плотью и пытается взять часть их на себя, чтобы облегчить его тяжкий труд. Интуиция подсказывает ей, что исход битвы связан с ее попыткой принести свет Тау Ксира и Ксати My на остров Пзалион. Безумная абсурдная мысль: не пытается ли она сравниться со своим принцем? Ведь речь идет о выживании рода человеческого, рассеянного в галактике, а не об улучшении условий существования горстки изгоев.

Однако она не может отказаться от мысли, что ее принц нуждается в этом свете, даже если это — лишь капля в океане, даже если он будет светить нескольким умалишенным и отверженным планеты Эфрен. Она лежит на матрасе из сухих водорослей, она дрожит, исходит пбтом от тоски, слезы стекают по ее щекам, подбородку, шее... И тогда она кладет руки на живот, словно успокаивая крохотное существо, питающееся ее соками.

В эту ночь она испытала особо жестокую атаку холода-разрушителя. Угнетающая пустота наполнила ее душу, вызвав невероятную боль. Ей показалось, что тело ее растворяется в небытии. Она беспокойно ворочалась, но не могла отыскать положения, которое принесло бы облегчение даже на время. Был перевозбужден и ребенок — он колотил в живот ножками и ручонками.