Дух Времени - Анастасия Вербицкая

Соня почти каждый вечер приходила в семью Тобольцевых. Минна Ивановна ждала ее, читая в постели. её провожали всегда компанией: Капитон, привыкший ложиться позже и наслаждавшийся этим новым строем жизни; Фимочка, в угоду Кате делавшая вечерний моцион; сама Катерина Федоровна, Тобольцев и Лиза. В редких случаях один Тобольцев. У Сони был хорошенький голосок, и они с Андреем Кириллычем пели дуэты. Тобольцев, учившийся когда-то года два на скрипке, исполнял нетрудные и красивые вещицы. У него был приятный баритон и настоящий талант к мелодекламации. И он прекрасно декламировал под искусный аккомпанемент жены, доставляя огромное наслаждение всей семье.

– Боже мой! Какая идиллия! – нередко говорил он. – Трудно поверить, глядя на такую сытую и буколистическую жизнь, что где-то идет война, что где-то зреет революция… Что нам Гекуба?

И всякий раз Катерина Федоровна сердилась. С какой стати? Разве у них нет права на счастье? В тоне мужа и ещё более в том, чего он не договаривал, было что-то, раздражавшее её безмерно… Она удивлялась вообще тому, что мало-помалу, среди безграничного, казалось, довольства жизнью, она вдруг стала наталкиваться на какие-то острые углы, причинявшие ей боль. А так как ей хотелось безмятежного счастья и она гордо говорила себе, что это счастье она заслужила, – то виновник диссонансов, нарушавших гармонию её жизни, вызывал в ней горечь и раздражение. Виновник был Андрей…

Да, как это ни странно! Тот, к кому она больше всех предъявляла требований… Он раздражал её не только равнодушием к славе России, насмешками над Куропаткиным и восторгами перед японцами. Он раздражал её привычками богемы и «разгильдяйством», не поддававшимся никакой дисциплине. Он один во всем доме манкировал священными часами обеда, завтрака и чаепития, и, когда она выговаривала ему, он пожимал плечами и спрашивал:

– В чем дело? Из-за чего столько шума? Что обед простыл? Я могу пообедать и в трактире…

– Конечно, все можно! – резко подхватывала жена. – Но пора бы и бросить холостяцкие замашки!

Если каждый будет так рассуждать, так дом обратится в постоялый двор…

В первый раз, когда она сделала ему при всех этот выговор, он чуть-чуть побледнел, ноздри его дрогнули, но он улыбнулся.

– Ты успокоишься, если я тебе скажу, что меня задержали важные дела? – сдержанно спросил он при всех.

– Дела можно делать и после обеда.

– ещё бы!! Пусть гибнет мир! Да здравствует желудок!.. Или, то бишь, очаг!

Она промолчала. Однако он не подумал извиниться. Затаив обиду, она сделала вид, что инцидент исчерпан.

Но эти «выходки» Андрея не прекращались, накопляя её раздражение. ещё более возмущало ее, что Андрей, как волк, все в лес глядит из прекрасного гнездышка, которое она ему устроила. Чего ему не хватало здесь, она не знала. Но чувствовала смутно, что его не удовлетворяют ни эти тонкие обеды, ни эти вечера с музыкой и чтением, ни буколические прогулки всей семьей, ни «пышный расцвет родственных чувств», как он нередко выражался. Он скучал, или «снисходил»… Она это чувствовала… Он производил впечатление какого-то «знатного иностранца», заехавшего случайно в глушь. Катерина Федоровна не умела определить это впечатление, внезапно поразившее её уже в конце лета. Но примириться с ним она не могла и не хотела. «Неужели без театра тоскует?.. – спрашивала она себя с безграничным изумлением. Допустить, что его не удовлетворяет даже её любовь, она не могла. Он был нежен с нею даже больше прежнего, и страсть его не остыла. О нет! Он не был сыт её ласками, она это думала с гордой улыбкой. Но иногда ей казалось, что у неё нет ключа к его душе, что вне минут страсти и забвения он ей беконечно далек, дальше даже, чем Капитон… И, о ужас! Ей иногда казалось, что этот мягкий Андрюша, вчера ещё её раб, может быть и жестоким, и непокорным, и ускользнуть из её рук… Но эти мысли вызывали у неё такое болезненное сердцебиение, что она гнала их. Ей вредно волноваться… Она нарочно закрывала глаза на все, что ей не нравилось в муже… «Женится, переменится… Давно ли, в сущности, они женаты?»

Очень часто он неожиданно из Москвы телеграфировал, чтоб его не ждали к обеду. Когда вернется, он тоже не знает… Катерина Федоровна всегда приходила в дурное настроение, и это невольно отражалось на всем доме.

В первый раз, когда он остался в городе, она встретила его сурово:

– Где ты ночевал?

– На квартире…

– Почему?

– Было поздно возвращаться. Засиделся в клубе…

– В клубе! Я думала, какое-нибудь важное дело!

– Так оно и есть, Катюша…

– Что ты мне говоришь? Какие могут быть дела в клубе?!

– Ну, не дела… встречи… Я встретил там артиста, которого безумно люблю, с которым жаждал познакомиться… Мы ужинали, засиделись…

Она перебила его гневно:

– Какое безобразие, Андрей! В какое положение ты меня поставил перед всеми! Что подумают о тебе?

Его глаза потемнели.

– Кто?.. Кто смеет судить меня? И становиться между нами?

– Как кто? Все… Родные, прислуга…

– Катя! И тебе не стыдно бояться того, что плетут Стеша с Федосеюшкой? Где твоя гордость?

Она вспыхнула.

– А Лиза? А Капитон? А маменька?

– Так неужели ты думаешь, что я в угоду кому бы то ни было, из страха чего бы то ни было лишу себя хотя б ничтожной радости? Не пойду навстречу своему желанию?

Этот крик вырвался из его души даже помимо его сознания, осветив мгновенно всю основу его натуры и миросозерцания. И если б она не была так слепа и прямолинейна, она увидела бы у самых ног своих бездну, разделявшую их души… Но она не поняла.

– Что ты этим хочешь сказать? – прошептала она упавшим голосом.

Он тотчас овладел собой.

– Здесь нет ничего обидного, Катя, для тебя… Этим я хочу сказать только, что глубоко презираю суждения людей, которые ниже меня по развитию. Это я тебе говорю раз навсегда, чтоб отнять у тебя этот именно аргумент. Говори только о себе… Ты ревнуешь?

– О нет!.. Ты знаешь, что я тебе верю.

Он был тронут её голосом, больше даже чем словами. Он обнял ее.

– Остальное вздор! Но помни, Катя: я люблю тебя и маменьку больше всего в мире… – Он вспомнил о Степане, о Лизе, завладевшей снова его душой, но промолчал… Зачем? Она не поняла бы его… – Больше всего в мире, – повторил он. – Но свободу мою, Катя люблю больше, чем вас обеих…

В его объятиях она вдруг вся как-то «задеревенела»… Он это почувствовал.

– Маменька мою натуру знает и никогда не посягала на мою свободу… За это я её ценю ещё более. Она женщина без образования, но чутким сердцем она угадала, чем меня можно привязать к себе. Ты, умная и образованная женщина, – научись и ты уважать мою свободу и не делай пагубных ошибок!..

Она вдруг вся задрожала.