Тайный дневник Исабель - Карла Монтеро Манглано

— Кундалини[77]… — стала я размышлять вслух. — Кундалини — это логическая связь идеологии секты с ядерной физикой. — В учении о Кундалини говорится о существовании горячих частичек Солнца и Луны, которые находятся внутри нас и которые, если их высвободить, превращают нас в необычайно могущественных, почти божественных существ.

Карл, не отрывая взгляда от дороги, кивнул. Он, похоже, думал о чем-то своем.

Я продолжила размышлять и дальше, но уже молча. Почему человек стремится завладеть лишь разрушительной силой божества, а не его силой созидательной, пронизанной добротой и благожелательностью? Неужели зло является для человека таким привлекательным? Я знала, что это так. Кого не обольщало в тот или иной момент его жизни зло? Как и за всеми остальными людьми, за мной тоже числились кое-какие темные делишки, и я не один раз переступала границу, которая отделяет добро от зла. Как я могла кого-то осуждать, любовь моя? И теперь, после всего того, что произошло, я тем более не осмелилась бы это делать.

Три часа спустя, когда мы уже преодолели половину из трехсот километров, отделявших Манчестер от Лондона, узкие и извилистые местные дороги погрузились в ночную темноту. Усталость, накопившаяся в нас, и зимняя сырость британских лесов и лугов, проникающая сквозь щели и щелочки в наш автомобиль, заставили нас прервать свою поездку и поискать какое-нибудь место для ночлега.

Мы выбрали простенькую гостиницу, расположенную в самом центре старинного селения Личфилд. На ее фасаде, сделанном из кирпича и толстых деревянных балок, сияли золотистым светом окна, похожие на огромные глаза, через которые можно было заглянуть в ожидающие посетителей уютные комнатки… Мы записались в журнале регистрации постояльцев гостиницы как мистер и миссис Смит.

Я помню, что столовая была маленькой: в ней едва ли помещалось пять или шесть столов. Я также помню, что ее стены были сделаны из грубо обтесанных деревянных брусов и камней, а на каминной полке стояли пивные кружки. В этой столовой, сидя возле жарко растопленного камина, от которого исходил запах сгорающих поленьев из пробкового дуба и смолы, мы с наслаждением побаловали себя простым, но очень вкусным ужином, приготовленным из местных свежих продуктов: мы съели куриную лапшу, жареную картошку с ветчиной, яблочный пудинг и немного стилтона[78], а еще выпили портвейна.

Я, изможденная и молчаливая, сосредоточила все свое внимание на Карле. Я напрягла слух, утомленный позвякиванием посуды и столовых приборов, ловя каждое слово, чтобы найти облегчение в его голосе; мои руки, онемевшие от холода, сами тянулись над скатертью к его теплым рукам; мои глаза, затуманенные навалившейся на меня сонливостью, таращились поверх края бокала, чтобы получше рассмотреть его симпатичное лицо… От опьянения, вызванного усталостью и вином, мне показалось, что суровые черты его арийского лица смягчались благодаря теплому взгляду серых глаз — глаз, через которые можно было заглянуть, как через окна, в его душу.

Карл говорил, я его молча слушала, а мой слегка одурманенный рассудок пытался понять, что же он за человек: властолюбивый, но способный уважать других; сдержанный в своей реакции на действия окружающих; наблюдательный и умеющий анализировать; нетерпимый к несправедливости и к злоупотреблению силой; стремящийся покровительствовать другим людям; тщеславный; независимый; скрытный… Он старался добиваться своего уговорами, а не кулаками; недоверие было его визитной карточкой; он с трудом скрывал горделивость и надменность, обусловленные его самодостаточностью; свою чувствительность он пытался топить в предрассудках, но она все время норовила всплыть на поверхность… Чтение лежа на диване, игра для самого себя на фортепиано, вождение автомобиля, бокал виски на ночь. Добровольное одиночество одинокой души… От опьянения, вызванного усталостью и вином, мне показалось, что суровость его арийского характера смягчало его горячее сердце. Вот в чем заключалась сущность этого человека, сущность его души.

Только когда мы уселись на диван в пабе (Карл, как и каждый день перед сном, с бокалом виски в руках), я осознала, что и он очень устал: он, то и дело позевывая, с трудом заставлял себя не смыкать веки, пока наконец сонливость его не одолела, и он задремал, прислонившись головой к спинке дивана и все еще держа бокал в руке. В этот момент его образ сурового и настороженного человека впервые растворился в безмятежном сне. Подобное падение его — ранее казавшейся неприступной — крепости вызвало у меня умиление. Я поцелуем вывела его из полусознательного состояния, в которое он погрузился, и мы пошли в его комнату, чтобы нырнуть в нежные объятия постели… От опьянения, вызванного усталостью и вином, мне показалось, что я его люблю.

29 января

Я помню, любовь моя, что я проснулась посреди ночи, почувствовав под своей ночной сорочкой его руку, тихонько продвигающуюся к моей груди и очень ласково прикасающуюся при этом к моей коже. Когда я повернулась, я увидела, что он спит. Ему, должно быть, снился сон, полный сладких эротических фантазий. Тем не менее моя реакция на его подсознательный призыв его разбудила, и он начал страстно целовать и ласкать мое тело…

После того как мы закончили заниматься любовью, я больше не смогла заснуть. Поскольку в комнате уже стало прохладно, я поднялась с кровати и, чтобы оживить умирающий огонь в камине, подбросила в него полено. Когда оно загорелось, комната окрасилась в оранжеватый цвет, а исходившее от камина тепло ласкало мое тело, прикрытое лишь простыней на бедрах. Я села напротив зеркала туалетного столика, взяла щетку для волос и начала водить ею по своей шевелюре, закрыв глаза и наслаждаясь нежным массажем. На душе у меня стало удивительно спокойно…

Когда я снова открыла глаза, я увидела, что он, приподнявшись на локтях, задумчиво смотрит на меня. Я ему улыбнулась. Он поднялся с кровати и, надев халат, небрежно завязал его пояс. Затем он взял из моих рук щетку и стал водить ею по моим волосам, однако он меня не просто расчесывал, а ласкал — ласкал чувственно и нежно. Чуть позже он провел по моим обнаженным грудям пальцами — провел так, как будто его пальцы были нежными кисточками, которыми он рисовал изогнутые линии на моей коже. Я затрепетала и закрыла глаза.

— Я не женюсь на Наде, — вдруг заявил он.

Я не решилась ни открыть глаза, ни произнести хотя бы слово. Воцарилась тишина, которая показалась мне напряженной и зловещей, потому что она, как я интуитивно понимала, не предвещала ничего хорошего.

— Я хочу провести всю свою оставшуюся жизнь с тобой. С тобой и ни с кем другим.

Снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь моим — убыстряющимся от волнения — дыханием: вдох… выдох… вдох… выдох… вдох, выдох, вдох, выдох…

— Я тебя люблю.

…вдох.

На меня, как неоднократно бывало и раньше, было совершено нападение в виде признания в любви. Однако на этот раз нападающему удалось пробить серьезную брешь в стенах моей крепости, серьезно ослабить мою оборону и создать серьезную угрозу моей независимости.