Голоса деймонов  - Филип Пулман

Учитывая место, в котором мы собрались, эта тема вполне уместна. Правда, вы можете подумать, что она неуместна в устах человека, завоевавшего себе репутацию насмешника, циника или, в лучшем случае, критика религии. Но я пришел сюда не для того, чтобы высмеивать или критиковать. Впрочем, и не для того, чтобы отречься от своих убеждений. Я очень серьезно интересуюсь религией и считаю, что понять ее — исключительно важная задача. Я всю жизнь пытаюсь разобраться в ней и полагаю, что время от времени полезно привести свои мысли в порядок, но сразу могу сказать, что Бога я не полюблю никогда.

Кроме того, хочу с самого начала отметить, что я очень рад возможности прочитать эту лекцию в Обществе Блейка — великолепной организации, которую я совершенно незаслуженно возглавляю как президент. До сих пор я не сделал ничего, чтобы хоть как-то оправдать занимаемую должность, и потому с огромной радостью сказал «да», когда мне предложили выступить с этой лекцией. Как нам всем известно, Уильяма Блейка посещали настолько поразительные и глубокие откровения о природе религии, находившие такое мощное и ясное выражение в его поэзии, что свериться с его мнением на этот счет всегда полезно. Поэтому сейчас я начну порхать вокруг Блейка, как мотылек вокруг фонаря, стараясь не обжечь крылышки и в то же время рассмотреть своими мотыльковыми глазками, что же освещает этот фонарь. В роли мотылька я очень похож на того пьяницу из анекдота, который потерял ключи неизвестно где, но ищет их под фонарем, потому что там светлее. В этом ночном мотыльке есть кое-что и от бабочки, и от пчелы, но к вопросу о его неопределенном месте в мире насекомых я вернусь ближе к концу лекции — после того, как изложу его убеждения в форме семи аксиом.

Но для начала расскажу об одном странном происшествии, случившемся со мной несколько лет назад. В то время я с головой погрузился в работу над романом «Янтарный телескоп» — заключительной частью трилогии, которая называется «Темные начала». Поскольку название трилогии я украл из «Потерянного рая» и поскольку мое понимание Мильтона сложилось под влиянием Блейка, я, естественно, интересовался всем, что говорят и пишут об этих двух авторах. Поэтому, увидев в магазине новую книгу под названием «Альтернативная Троица: гностическая ересь в сочинениях Марло, Мильтона и Блейка», я тотчас ее купил. Слово «гностическая» тоже привлекло мое внимание. Правда, о гностицизме у меня как будто и так было довольно ясное представление, но познакомиться с новой точкой зрения всегда интересно.

Книгу эту написал Э. Д. Наттел, профессор английского языка и преподаватель оксфордского Нью-колледжа. И книга оказалась очень хорошей. Настолько хорошей, что я начал читать ее сразу же и не мог оторваться. Но вместе с тем я словно слышал какой-то тихий скрежет, ощущал какую-то легкую дрожь под ногами и почти неосознанный дискомфорт в той части уха, которая отвечает за равновесие. В общем, я чувствовал себя так, будто нахожусь на борту огромного и массивного движущегося корабля, зацепившего килем подводный риф, равный ему по величине и массе, но неподвижный.

В своей книге Наттел рассматривает трех упомянутых авторов и проявившееся в их творчестве напряжение между ортодоксальным христианским учением и тем направлением мысли, которое известно под названием «гностицизм», а в особенности — одной из ветвей гностицизма, которую называют ересью офитов. Секта офитов (от греческого слова ophis — змея) возникла в Египте в начале христианской эры. Согласно одному специалисту, которого цитирует Наттел, офиты верили, что «змей, который ввел в искушение наших прародителей, был либо самим ХРИСТОМ, либо Софией [мудростью], скрытой в обличье этого животного».

Ну, на что-то в этом роде я и надеялся.

Фактически именно об этом я и писал. Я вел свою историю к сцене со змеем и искушением, но еще не успел до нее добраться, потому что отвлекся на книгу Наттела. И погрузился в увлекательный рассказ о том, как офитское учение о змее-мудрости, тайно сохранявшееся на протяжении веков, дало о себе знать в сочинениях Мильтона и Блейка. И тут-то я услышал этот непонятный скрежет, ощутил это глубинное содрогание и почувствовал себя так, словно у меня выбили почву из-под ног.

Но очень скоро все эти странные ощущения прекратились и уступили место другому — ощущению, что все застыло на месте. Я прекратил писать роман и бросил читать книгу. Корабль сел на риф.

Но оставим в покое эту метафору. Покинем на минуту борт злосчастного корабля и посмотрим, что произошло на самом деле. Чем больше я узнавал о том, как Мильтон использовал идею «блаженной вины» (felix culpa), или о том, какую сложную трансформацию претерпели в творчестве Блейка нравственные императивы ортодоксального вероучения под влиянием ереси офитов, — короче говоря, чем больше я восхищался книгой Наттела, — тем больше вопросов у меня вызывал мой собственный роман. Я начал беспокоиться о том, что допустил ряд ошибок, и не понимал, как их теперь исправить. В сущности, я оказался скован по рукам и ногам, связан тысячами тончайших ниточек.

Или, если воспользоваться другой метафорой, я увяз в зыбучем песке по колено и понял, что скоро утону с головой, если не замру в полной неподвижности.

Одним словом, я капитально застрял. И действительно не понимал, что теперь делать. Я чувствовал себя так, будто пишу не роман, а экзаменационное сочинение, и, более того, не могу рассчитывать на хорошую отметку, потому что подготовился из рук вон плохо. И это было очень странное состояние.

Освободился я благодаря тому, что вспомнил известные строки из поэмы «Иерусалим» (лист 10):

Эти слова «в ярости и мощи» произносит Лос — падший ангел в мифологии Блейка, олицетворенная сила воображения.

И я схватился за них с благодарностью и облегчением и даже повторил их про себя несколько раз, как заклинание. И хотелось бы думать, что иллюзию, на краткое время поработившую меня, постигла та же участь, что и Призрака, описанного в следующих строках:

Я сказал «хотелось бы думать», но в действительности сковавшая меня иллюзия повела себя не совсем так. Вместо этого она просто растворилась — мгновенно и тихо, как охотник на Снарка, оказавшегося Буджумом. Как только я сообразил, что, конечно же, я творил свою систему с самого начала и, конечно же, мое дело — творить, а не рассуждать и сравнивать, я тотчас вырвался на свободу.