Дисфункция реальности. Увертюра - Питер Гамильтон

— Змий, — прошептал Квинн, — именно ими и являются все люди. Этому-то и учит нас Божий Брат. У каждого в сердце спрятан зверь, это самое сильное, что есть в нас, поэтому-то мы этого так боимся. Но если ты найдешь в себе достаточно смелости и разрешишь ему направлять тебя, ты никогда не будешь знать поражений. Я просто никогда не думал, что эденисты тоже могут освободить своего зверя.

— Интересное лингвистическое совпадение, — пробормотал Латон.

Квинн подался вперед.

— Разве ты не видишь, что мы с тобой одинаковы, ты и я. Мы идем одним и тем же путем. Мы с тобой братья.

— Квинн Декстер, мы с тобой разделяем некоторые общие убеждения, но пойми следующее: ты стал шпаной, а отсюда и членом секты Божьего Брата под воздействием социальных условий. Секта была для тебя единственной возможностью вырваться из серой посредственности. А я выбрал свою дорогу после долгого обдумывания всех альтернатив. Но одну вещь я все же унаследовал из своего эденистского прошлого, это — атеизм.

— Вот и я говорю то же! Ты сам сейчас сказал то же самое! Черт, мы с тобой оба послали подальше ординарную жизнь. Мы следуем за Братом Божьим каждый по-своему, но все равно оба следуем за ним.

Латон раздраженно передернул бровями.

— Я не вижу никакого смысла в этом споре. О чем ты хотел со мной поговорить?

— Я хочу, чтобы ты помог мне подчинить себе Абердейл.

— А с чего ты взял, что я захочу этого?

— Потому что после этого я отдам его тебе в руки.

Латон несколько секунд размышлял, потом понимающе кивнул головой.

— Конечно же, деньги! А я все удивлялся, зачем тебе деньги! Ты вовсе не собираешься стать феодальным лордом Абердейла, ты все равно хочешь любым путем убраться с Лалонда.

— Именно так, на первом же звездном корабле, на который я смогу купить билет. Если я смогу добраться до Даррингема до того, как поднимут тревогу, то воспользоваться кредитным диском Джовиан-банка одного из поселенцев не составит никаких трудностей. А если ты останешься здесь после меня, то никакой тревоги не будет.

— А как же те пять иветов, на которых ты, кажется, потратил столько энергии, чтобы окрестить их кровью?

— А ну их к чертовой матери! Я хочу смотаться. У меня есть дело там, на Земле, серьезное дело.

— Не сомневаюсь.

— Так как мое предложение? Вместе мы это можем провернуть. Мы с иветами можем в один прекрасный день, когда мужчины будут на охоте и в поле, окружить женщин и детей и взять их в заложники. Соберем всех в зале общественного собрания и отберем у них ружья. А как только мужчины будут обезоружены, ты без всяких трудностей можешь проделать с ними подселение. После этого ты заставишь их жить так же, как они и жили. Это всплывет позже, Абердейл всего лишь одна из паршивых колониальных деревенек, полная засранцев. Я получу то, что и хотел, то есть смотаюсь отсюда, а кроме этого, тебе больше не надо будет опасаться, что кто-нибудь наткнется на твой деревянный дворец и закричит об этом на весь Даррингем.

— Думаю, ты переоцениваешь мои возможности.

— Нисколько. Особенно теперь, когда я увидел, что у тебя здесь есть. С помощью этого хитроумного подселения ты можешь получить вполне покорных существ. С такой технологией ты можешь развернуть здесь целую аркологию.

— Да, но биотехнические регуляторы, которые мы в них вселяем, надо сначала вырастить. У меня нет их в запасе в таком количестве, пятьсот пятьдесят будет для меня многовато. На все это нужно время.

— Ну и что? Я же никуда не денусь.

— Это, пожалуй, верно. И конечно же, если я соглашусь, то ты не будешь упоминать моего имени на Земле, не так ли?

— Я не стукач. Это одна из причин, почему я здесь.

Латон откинулся в кресле и внимательно посмотрел на Квинна.

— Очень хорошо. А теперь позволь мне сделать тебе предложение. Бросай свой Абердейл и присоединяйся ко мне. У меня всегда найдется чем заняться человеку с такими нервами, как у тебя.

Квинн обвел глазами круглую просторную комнату.

— Как давно ты уже здесь?

— В этом регионе — около тридцати пяти лет.

— Я что-то вроде этого и предполагал: ты не мог высадиться после того, как здесь начали появляться колонисты, особенно, если ты настолько известен, как рассказываешь. Тридцать пять лет прожить в дереве, в комнате, в которой нет даже окон, это, скажу я тебе, не для меня. К тому же, я ведь не эденист, у меня нет этих родственных генов, чтобы управлять биотехами.

— Это можно исправить, ты можешь воспользоваться нейронным симбиотическим процессором, как тот же Пауэл Манани. Более трети моих товарищей адамисты, остальные мои дети. Ты вполне для нас подходишь. Как видишь, я могу дать тебе самое большее, что ты можешь захотеть.

— Я хочу Баннет. А она находится в трехстах световых годах отсюда. Вот ее-то у тебя нет.

— Ты меня не понял, Квинн Декстер, я хочу сказать, что я могу тебе дать то, что ты действительно хочешь. То, что все мы хотим.

— Да? И что же это такое?

— Своего рода бессмертие.

— Бред. Даже я знаю, что такое не пройдет. Самое большее, что сумел получить Салдана, — это пара столетий. И это при его деньгах и исследовательских командах.

— Это потому, что они идут неправильным путем. Они хотят решить это по-адамистски.

Квинну очень не нравилось, что его втянули в этот разговор. Он совершенно этого не хотел, он рассчитывал, что сделает свое предложение по поводу порабощения Абердейла, а местный шеф сразу же увидит в этом глубокий смысл. А теперь он должен задумываться над сомнительной идеей о вечной жизни, да еще и искать предлог, почему ему этого не хочется. Это было глупо, но его уже втянули в этот разговор. Однако, Латон, скорее всего, и не может предложить того, о чем говорит. Если только это не какая-нибудь высокотехнологичная операция, и он использует девочек для биологических экспериментов. Брат Божий, а этот Латон не так-то прост!

— А каков же тогда твой путь?

— Комбинация родственности и параллельного мыслительного процесса. Ты знаешь, что эденисты, когда умирают, передают свою память нейронным клеткам своего обиталища?

— Да, я об этом слышал.

— Это тоже своего рода бессмертие, но меня оно не совсем удовлетворяет. Через несколько столетий личность начинает ослабевать. Желание жить, если хочешь, пропадает. Это можно понять, в самом деле, в этом случае нет человеческой активности, которая зажигает жизненную искорку и подгоняет нас вперед, остается только наблюдать, жить ради того, чтобы наблюдать за достижениями потомков. Такое не вдохновляет. Поэтому я начал рассматривать возможность перемещения своей памяти в свежее тело. Но тут же передо мной встали несколько проблем, которые не позволяли прямую передачу. Для начала тебе нужен пустой мозг, способный вместить память взрослого человека. Мозг младенца пуст, но его объема для того, чтобы вместить память взрослого человека, которая накапливалась в течение полутора столетий, явно недостаточно. Тогда я решил проверить, нельзя ли усовершенствовать нейронную структуру. Эта область была мало исследована. Размер мозга был увеличен, чтобы вместить память, набранную за полтора столетия, и таким образом коэффициент умственного развития подскочил на несколько пунктов, но саму структуру генетики это не затрагивало. Я начал изучать проблему параллельного мышления, как это сделано в эденистских обиталищах. Они могут одновременно вести миллион разговоров и при этом регулировать свое окружение, действуя наподобие администратора, — и все это имея одно сознание. А вот мы, бедные смертные человечки, можем думать или делать только одну вещь за раз. Я начал рассматривать, как мне изменить нейронную сеть, чтобы она могла выполнять несколько операций одновременно. Здесь лежал ключ к решению проблемы. И тут я сообразил, что если не будет лимита количеству отдельных одновременных операций, то я могу создать многочисленные независимые звенья, связанные между собой родственным геном и использующие одну общую личность. В таком случае, если кто-то и умирает, то личность остается, сознание остается нетронутым, а на месте умершего вырастает новое звено.