4321 - Пол Остер

Будущий профессор жил в маленькой трехкомнатной квартирке на третьем этаже обветшалого одиннадцатиэтажного здания – одной из множества жилых башен Верхнего Вест-Сайда, что пришли в запустение после окончания войны, некогда – скромное жилье для представителей середины среднего класса, а теперь его занимали разнообразные барахтавшиеся люди, говорившие за запертыми дверями своих квартир на нескольких разных языках. Показывая Фергусону скудно обставленные, опрятные комнаты, Энди объяснял, что они с матерью живут здесь с третьего и окончательного сердечного приступа отца, и Фергусон понял, что именно такое место сняли бы и они с матерью, если бы все бурные годы после гибели отца их не продержала на плаву отцова страховка. Теперь же, когда мать его снова вышла замуж и зарабатывала пристойные деньги фотографией, а Гил зарабатывал пристойные деньги, сочиняя тексты о музыке, они были настолько зажиточнее Энди и его бедной матери-медсестры, что Фергусону стало стыдно своего везения, в которое он сам ничего не вложил, равно как Энди не вложил ничего в свое невезение. Не сказать, что Коганы были вообще-то бедны (холодильник хорошенько набит едой, в спальне у Энди полно книжек в бумажных обложках), но когда Фергусон сел в маленькой кухоньке съесть сандвич с салями из тех, что им приготовил Энди, он заметил, что в этом хозяйстве собирали «Зеленые марки» и вырезали скидочные купоны из «Джорнал-Американа» и «Дейли Ньюс». Гил и его мать доллары считали и старались не перерасходовать, но вот мать Энди считала пенни и тратила все, что у них было.

Перекусив в кухне, они вышли в гостиную и немного поговорили о «Мадам Бовари» (которую Фергусон не читал), «Семи самураях» (которых Фергусон не видел) и других фильмах из программы «Талии» на следующий месяц. Затем произошло нечто странное – или нечто интересное, или нечто странно интересное, что в любом случае было неожиданно, ну или, по крайней мере, таким сначала показалось, но, опять же, когда Фергусон об этом немного задумался, неожиданным оно вовсе не было, ибо как только Энди задал вопрос, Фергусон наконец-то понял, зачем он здесь.

Он сидел на диване напротив Энди, который устроился в кресле у окна, и после краткого затишья в беседе Энди подался в кресле вперед, задержал на Фергусоне долгий взгляд, а после этого спросил ни с того ни с сего: Ты когда-нибудь дрочишь, Арчи?

Фергусон, уже почти полтора года бывший преданным онанистом, ответил на вопрос быстро. Конечно, сказал он. А кто нет?

Может, не все, ответил Арчи, но почти все. Это же совершенно естественно, n’est-ce pas?[39]

Если слишком молод для настоящего секса, что тут еще поделаешь?

А о чем ты при этом думаешь, Арчи? То есть что проходит у тебя в голове, когда ты дрочишь?

Я думаю о голых женщинах и о том, как хорошо было бы оказаться голым с голой женщиной, а не спускать в унитаз.

Грустно.

Да, грустновато. Но уж лучше, чем ничего.

А тебе кто-нибудь когда-нибудь дрочил? Кто-нибудь из твоих школьных подружек, может?

Нет, не могу сказать, что имел удовольствие.

А мне да – несколько раз.

Ну, ты же старше меня. Само собой, у тебя побольше опыта.

Опытов не побольше. Всего три на самом деле. Но могу тебе сказать, это гораздо лучше – когда тебе это делает кто-нибудь, а не ты сам.

Охотно верю. Особенно если девчонка знает, что делает.

Это не обязательно может быть девчонка, Арчи.

Это что должно значить? Ты утверждаешь, что тебе не нравятся девчонки?

Девчонки мне очень нравятся, а вот я им, похоже, не очень. Не знаю почему, но мне с ними что-то никогда не везло.

Так тебе дрочили мальчишки?

Всего один. Джордж, мой друг из Стайвесанта, кому тоже с девчонками никогда не везло. Поэтому в прошлом году мы решили поэкспериментировать – просто посмотреть, каково это.

И?

Было здорово. Мы сдрочили друг другу по три раза, и оба решили, что совершенно не важно, кто тебе это делает. Девочка или мальчик – ощущение точно такое же, и какая разница, девчонки это рука или мальчишки держит тебя за хер?

Так я об этом никогда не думал.

Да, я тоже. Я бы это назвал важным открытием.

А почему тогда всего три раза? Если вам с Джорджем это так понравилось, чего вы прекратили?

Потому что Джордж теперь в Университете Чикаго и наконец обзавелся подружкой.

Не повезло тебе.

Наверное, только Джордж – не единственный человек на свете. Еще есть ты, Арчи, и если хочешь, чтобы я тебе так сделал, буду счастлив тебе сдрочить. Просто чтоб ты понял, о чем вообще речь.

А если я тебе не захочу? Может, Джорджу такое нравилось, а вот мне, по-моему, неинтересно. Ничего против тебя я не имею, Энди, но мне девчонки правда очень нравятся.

Я б никогда не стал тебя просить сделать что-либо, если тебе не хочется. Это было б неправильно, а я не верю в принуждение. Ты просто такой приятный мальчик, Арчи. Мне с тобой нравится, мне нравится на тебя смотреть, и мне бы очень хотелось тебя потрогать.

Фергусон сказал ему, чтоб валял. Ему любопытно, объяснил он, и Энди может ему сдрочить, если хочет, но только в этот раз, добавил он, и только если они выключат свет и задернут шторы, поскольку такое нужно делать в темноте, поэтому Энди встал с кресла и одну за другой погасил лампы и задвинул шторы, а как только все это завершил – сел на диван рядом со встревоженным, слегка паникующим Арчи, расстегнул ширинку на брюках мальчишки и залез.

Было так хорошо, что Фергусон принялся постанывать, всего за несколько секунд его мягкий и нервный пенис начал твердеть и все больше удлиняться с каждым поглаживанием парня постарше, чья рука умела и крайне осведомлена, решил Фергусон, рука эта, похоже, в точности знает, что нужно херу и чего ему хочется в этом странствии от дремоты к возбужденью и за его пределы, изысканные перемещенья взад-вперед, в которых чередовались грубые и нежные манипуляции, так хорошо, сказал он, когда Энди у него спросил, каково ему, а потом Фергусон расстегнул на себе ремень и спустил брюки и трусы до колен, дав этой чудодейственной руке больше места для действий, как вдруг его коснулась и другая рука – принялась перебирать ему яички, а первая трудилась над теперь уже полной эрекцией, над пятнадцатилетним хуем Фергусона, достигшим уже своего предела, и вновь Энди спросил у него, каково ему, но теперь Фергусон сумел лишь выдавить хриплый бессловесный ответ: наслаждение растеклось у него по бедрам, влилось в мошонку, и странствие за грань завершилось.

Теперь знаешь, сказал Энди.

Да, теперь Фергусон знал.

Всего две с половиной минуты, сказал Энди.

Лучшие две с половиной минуты его жизни, подумал Фергусон, а потом опустил взгляд на свою рубашку, которую стало видно, когда глаза его привыкли к темноте, и разглядел, что она заляпана кляксами его эякуляции.