Аскольдова невеста - Елизавета Дворецкая

А Дивляна услышала такое, что не поверила своим ушам. Через заволоку, выходящую во двор, до нее долетел знакомый голос. Не смея так сразу предаваться надежде, она вышла в сени, поднялась по ступенькам, выглянула в двор… И увидела Велема. Словно с неба упав, в той же синей верхнице, которая была на нем в день их последнего расставания под Числомерь-горой, зато в новой куньей шапке с красным шелковым верхом — должно, подарок от кого-то, он стоял перед Белотуром и лицо имел скорее недовольное, чем радостное.

— Ну, у вас и горы — взмок, пока долез! — говорил он, почесывая голову под шапкой: похоже, и в бане бывать ему давно не случалось. — Еле нашел тебя! Выпить есть что-нибудь — квас водится в ваших краях? Уж думал, никогда не доеду! А сестра моя где?

Ответ на последний вопрос он немедленно и получил. Опомнившись, Дивляна завизжала, молнией метнулась через двор и повисла у Велема на шее, да так, что чуть не сбила его с ног. Ругаясь, он оторвал ее от себя, но потом сам обнял, похлопывая по плечам и осматривая, будто хотел убедиться, что ее не подменили и с ней все в порядке. Елинь Святославна, радуясь всей душой, тоже обняла его, едва дотянулась.

— Экий ты вырос — что бортевая сосна! — приговаривала она, утирая радостные слезы, будто ее любимый сын вернулся из похода. — А на сестру совсем не похож! А кто еще ваши братья?

А Дивляна все никак не могла от него оторваться, то плакала, то смеялась, терлась лбом о его плечо, крепко вцепившись в локоть, будто боялась, что брат исчезнет, как сон. Со всех сторон к ней лезли обниматься прочие братья, передавая ее от одного к другому, чтобы она могла сама их сосчитать и убедиться, что все целы! Она ждала их, но сама не ожидала, что так обрадуется. С ними к ней вернулась вся ее прежняя жизнь, Ладога, Любша, Варяжский конец, Велеша, Ярилина гора, Дивинец, Волхов, Ильмерь, вся многочисленная родня и ладожская старейшина. Вернулась она сама — Дивомила Домагостевна, та, какой родилась и выросла. И пусть родная земля очень далеко, она уже не лист на ветру, не былинка в поле! Все это она видела в каждой черте лица Велема, родного и близкого до последнего волоска, и никогда брат не казался ей таким красавцем, как сейчас!

Оказалось, ладожане приплыли к Киевским горам еще вчера вечером, уже в темноте, и, не решившись лезть в незнакомое место вслепую, прямо на подольской отмели и заночевали. А на рассвете, когда народ зашевелился, Велем принялся расспрашивать, где искать воеводу Белотура Гудимовича.

Елинь Святославна снова захлопотала: кормить, поить и топить баню. И хотя о Велемовых подвигах они уже знали почти все, разговоров хватило на весь день, вечер и часть ночи. А утром, приведя себя в порядок и надев самое лучшее платье, Велем отправился на княжий двор.

Князь, разумеется, со вчерашнего дня знал, что за гости пожаловали в Киев-город. С самого утра в гриднице было не протолкнуться: всем до смерти было любопытно, что скажет князю ладожский воевода и к чему все это приведет. Ольма явился сам, а за Арнвидом с фелагами послал князь, велев не забыть прихватить с собой и раба по имени Грим. А вдруг болтливый раб не посмеет повторить свои бредни в лицо нарочитому мужу? Аскольд понимал, что в этом случае будет выглядеть очень глупо — полянский князь пошел на поводу у варяжского раба! — и с трудом сохранял невозмутимость.

Вид ладожского воеводы Велемысла Домагостича ему сразу не понравился. Только для того, чтобы тот вошел вместе со всеми братьями, понадобилось вывести из гридницы полтора десятка наименее знатных гостей — иначе ладожанам просто некуда было ступить. На Велеме были красная верхница, отделанная желтым шелком, зеленая свита, тоже с отделкой, козарский пояс с серебряными бляшками, на поясе — варяжский меч с очень дорогим набором (самого клинка в ножнах было не видно, но едва ли такой набор посадят на какую-нибудь дрянь), а на голове — кунья шапка с красным шелковым верхом. Рослый, могучий, с грубоватыми чертами лица, уверенный и неприветливый, Велем сразу стал занимать в гриднице так много места, что даже князю сделалось тесновато и душно, хотя все заволоки были открыты, а огонь не горел. За спиной Велема стояли братья: разодетые в крашеные одежды, молодец к молодцу.

Будущий зять Велему тоже не слишком приглянулся. Между двумя братьями, Аскольдом и Белотуром, сходство приходилось выискивать. Общего у них был разве что высокий рост, светлые волосы с легким уклоном в рыжину, светлые серо-голубые глаза, а в остальном они друг друга напоминали мало. Киевский князь смотрел на приезжих недоверчиво и угрюмо, Велем чувствовал себя не особо желанным гостем, и оттого ему с трудом удавалось вести себя учтиво.

Однако не в борозде найден, вежеству учен! Не показывая возникшей неприязни, ладожский воевода поклонился, преподнес подарки: бобров, куниц, гривну серебра.

— Это тебе дары мои гостиные, а еще привез я дары свадебные, — продолжал Велем. — Привез я сестру мою, Дивомилу Домагостевну, нареченную твою невесту. Родич и воевода твой Белотур Гудимович ее посватал за тебя, и решил отец мой Домагость Витонежич с родом нашим и ладожской старейшиной, что сватовство твое — честь и радость для нас великая. Готов ли ты к свадьбе — сварено ли пиво, поставлены ли меды?

Против воли в голосе его звучала издевка. Полдня вчера Белотур спорил с ним, уговаривая повести речь именно так. Ведь князь сам говорил, что «его невеста приедет, когда приедет ее род и приданое», — значит, для Аскольда и сама Дивляна приехала именно сейчас, и пора ему об этом узнать! Велем, разгневанный здешними новостями, не собирался плести словеса и склонен был прямо спросить ответа, как смеет Аскольд сын Дира поносить его сестру и весь род ладожских Витонежичей? Как смеет он слово варяжского раба с битой мордой ставить выше слова словенского нарочитого мужа? И что за честь будет ладожанам от этого родства, если их тут не выше варяжского раба ставят?

Белотур еле сумел его унять, по опыту зная, что ни к чему хорошему упреки и негодование не приведут. Аскольд был упрям и страшно не любил, когда на него давили. Чтобы добиться от него желаемого, надо было дать ему возможность выбрать самому — хотя бы для виду.

Что до того, чтобы выдать Дивляну за самого Белотура, то об этом Велем не хотел говорить.

— Ты мужик хороший! — твердил он, душевно обняв воеводу за плечи и держа на коленях уже какой-то по счету ковш пива. — Кабы мне решать — взял бы я тебя в родню не задумавшись и еще богов бы благодарил. Но решает отец и старейшина, и они мне велели сестру выдать за киевского князя.

— Но Белотур ничем не хуже! — чуть ли не со слезами убеждала его Дивляна. — Он воевода, он княжий внук!

— Ты не то что княжий внук, ты мне как брат! — Велем бил Белотура по груди, выражая самые дружеские чувства. — Но тут вот в чем заноза. Если князь ее не возьмет, выйдет, что мы с тобой — обманщики, а она — роба, под всей Игволодовой дружиной побывавшая. Нет уж, пусть он признает, что она — Дивомила Домагостевна, дева честная и рода высокого, Огнедева, достойная княгиней быть хоть в Киеве, хоть в Ирии Светлом! Я его заставлю признать! Я хоть его самого на поле вызову, а честь нашу порочить не дам!