Невеста - Карина Демина

Но война оставила слишком глубокие раны.

— Я очень надеюсь, — тихо произнес Стальной Король, — что твой ребенок родится здоровым. И поверь, будь иной выбор, я не стал бы подвергать его риску. Да и девочка хорошая… скажи ей.

— Что?

— Что сам хотел этой свадьбы. Женщинам порой нужно говорить очевидные вещи.

Быть может, он был прав и в любом случае совет стоил того, чтобы им воспользоваться. Но Виттар спешил, а Тора спала. У нее было такое умиротворенное выражение лица, что будить Виттар не решился.

Коснулся щеки и, наклонившись, поцеловал.

— Ты мое золотце, — сказал он шепотом. Но вряд ли был услышан.

Я вернулась домой.

Я открыла глаза и поняла, что вернулась домой.

Я ведь помню… балдахин из розового газа, просвечивающий сквозь тонкую ткань потолок с мозаикой из яшмы и малахита. Широкий подоконник, на котором стояла ваза с тонким журавлиным горлом. Прозрачные легкие шторы, что даже в безветренную погоду шевелились. Помню ощущение тепла и чистоты.

Безопасности.

Уюта.

Это моя комната и моя же кровать, пусть несколько тесноватая на сегодняшний день. Но я касаюсь резной спинки — цветы и листья. Лак потускнел, но пальцы помнят узор.

И на огромной пуховой подушке по-прежнему неудобно лежать.

А одеяло норовит соскользнуть…

— Доброе утро, Хвостик.

Брокк сидит в кресле, которого прежде здесь не было. Его наверняка принесли для Брокка, поскольку остальная мебель в комнате слишком мала для него.

Хвостик… я повсюду за ним ходила.

— Доброе. — Мне с трудом удается подавить зевок.

— Тебе удобно? Я подумал, что здесь тебе будет привычней.

— Удобно.

И хорошо. Я жмурюсь, потому что солнце яркое, расплескало по полу лужицы света. Я ходила по ним босиком и радовалась ощущению тепла…

…это было давно.

Спуская ногу с кровати, я до жути боюсь, что все хорошее осталось там, в прошлом. Но пальцы касаются гладкого, разогретого солнцем дерева, и мне хочется смеяться.

И плакать.

— Все хорошо? — Брокк подается навстречу.

— Все замечательно…

Наверное.

Я разглядываю брата, понимая, что неизменными остаются вещи, не люди. Он уже не выглядит таким высоким. Оден…

Не стоит думать про Одена.

— Все иначе, да? — Брокк смущенно пожимает плечами.

— Немного. Ты…

Какой?

С сединой в светлых волосах? Ее почти не видно. А ранние морщины его ничуть не портят. Он красив и все-таки похож на маму. Мне хочется так думать. И разглядывать немного неловко, но Брокк так же жадно рассматривает меня.

Кого видит?

— Ты стала совсем взрослой. — Правой рукой он накрывает левую, которая в перчатке.

— Альвой, да?

Когда он улыбается, морщин становится больше, и почему-то я понимаю, что улыбаться он разучился. Наверное, тоже повода не было.

— Альвой ты всегда была. А сейчас… я ожидал увидеть тощую девчонку с длинным любопытным носом. А она взяла и выросла… как теперь быть?

— Не знаю. — Подтягиваю одеяло, хотя в комнате не холодно. — А мне казалось, что ты выше… и больше… Брокк, я…

— Ты дома, Хвостик. Тебе нечего бояться.

За исключением разведки, которая наверняка меня ищет, уверившись, будто я и вправду вынашивала коварные планы в отношении короля.

— Поверь, сюда никто не посмеет сунуться. — Брокк расцепил руки. — Давай ты позавтракаешь, и мы поговорим?

— Давай.

Есть захотелось сразу и вдруг, даже в животе заурчало совершенно неприлично.

— Спустишься? Или лучше здесь?

— Здесь.

Я не готова пока выйти из комнаты. И он не настаивает.

Брокк уходит, я же встаю и, как в детстве, по солнечным островкам добираюсь до гардероба. Надо же, мое бальное платье… и атласные туфельки… и сумочка даже, крохотная, отделанная речным жемчугом. Еще наряды, я их не помню, но, наверное, мама сочла их неподходящими для побережья. Или после той ссоры не пожелала принимать от деда подарков.

Кукольный домик остался.

И фарфоровая леди в платье с кринолином… и мой сервиз, точь-в-точь как настоящий… и плюшевый медведь с потертым носом. Я обнимаю его: от шерсти исходит слабый аромат лаванды.

На туалетном столике нашлись щетка из свиной щетины и гребешок… шкатулка, отделанная раковинами… пустой флакон из синего стекла — в нем некогда была розовая вода.

Я понимаю, что надо бы одеться, что пусть на мне и длинная, широкая сорочка, но завтракать в таком виде неприлично.

Да и неудобно: мебель здесь сделана для двенадцатилетней девчонки.

Мы с братом устраиваемся на полу.

И завтракаем. А я вспоминаю кукольные чаепития, которые отличались претенциозной степенностью. Мои дамы вели светские беседы, и… и ведь кто-то когда-то сделал эту комнату для меня.

Сохранил.

Уберег ставшие лишними вещи.

Значит, я действительно нужна здесь. Сейчас и раньше.

— Если бы не запах, я бы тебя не узнал. — Брат первым нарушает молчание, хотя оно и не тягостное вовсе.

Он сидит, скрестив ноги, и левую руку, ту, в перчатке, прячет под столом.

— Расскажешь, что произошло?

— С чего начать?

— С самого начала…

Знать бы, где оно было. И рассказ выйдет долгим. Но есть еще чай в высоком чайнике, фарфоровая ваза с взбитыми сливками, свежая черника, булочки с изюмом… Я отражаюсь в зеркале — тощая нечесаная девица в белой сорочке не по размеру. И ничего общего с той девочкой, которая когда-то примеряла платья, утверждая, что слишком взрослая, чтобы носить косы.

Она исчезла, потерялась где-то на пыльной дороге… или в лагере… или в храме.

А рассказывать легко.

Говорю… останавливаюсь, чтобы перевести дух. Пью уже не чай — молоко, которое принесли в высоких стаканах. И к нему — пышную сдобу, тонкие кружевные блинчики, мед, шоколад. И вазочку с миндальными орешками. На столике почти не осталось свободного места, а завтрак слишком затянулся. Но я снова говорю… и еще… и, наверное, обо всем сразу. Здесь, в этой комнате, рассказывать не страшно, даже воспоминания уже не пугают. Когда же я наконец умолкаю, Брокк протягивает руку через стол и касается запястья:

— Все закончилось, Эйо. Теперь все действительно закончилось.