Религия Библии. Христианство - Андрей Борисович Зубов

Ход рассуждений Ария привлекал своей понятностью, логичностью. Но его учение категорически не понрави­лось тем, кто понимал суть дела. А суть дела означала очень простую вещь: если Иисус не имеет ту же приро­ду, что и Отец, то, соответственно, соединяясь с Иисусом, мы не соединяемся с Отцом. Мы остаемся вне Бога. Если Иисус — высшая и совершенная тварь, мы всегда оста­немся пусть и высшей, и совершенной, но тварью. Мы не обретаем божественности. Между нами и Богом все та же пучина. Да, мы себя очень сильно подняли от этого гнусного мира, в котором мы лежим, как свинья, в гре­хах. Мы поднялись до совершенства Иисуса. Но Он же то­же тварь, как учил Арий. Древние богословы не скупились на слова, обличая его. Но на самом деле нам его не надо обличать. Арий — человек сильного ума, было время, ко­гда он практически возглавлял Александрийскую Церковь. Арий был очень авторитетный человек, аскет, подвижник, но он сделал недозволительную вещь с точки зрения хри­стиан: он попытался рационально подойти к проблеме Божественной Троицы. И не получилось. Христиане верят, что тайна Троицы открылась им Самим Богом, а не они познали Троичность Божества своим разумом.

Чтобы дать ответ на учение Ария, в 325 году был со­зван Первый Вселенский Собор в Никее, на котором при­сутствовал император Константин. Уже до Собора, при подготовке к Собору, как это всегда и бывает, тщатель­но обсуждалось, какая же альтернатива учению Ария? Что надо сказать? То, что Арий предлагает ошибочное и невозможное для Церкви учение, было ясно. Но что ему противопоставить? Как правильно соотнести Лица — Ипостаси в Троице? На этот раз в первую очередь Церковь волновало, как соотнести Ипостаси Сына и Отца, потому что надо найти то слово, которое позволяло бы следовать Новому Завету, позволяло бы следовать словам Христа «Я и Отец — одно». А в той молитве, которую мы с вами читали [Ин. 17], Иисус обращается к Отцу: «Да будут все едино, как и Мы с Тобой едино». Но если едины — какое слово может это передать так, чтобы не было повода для уклонений в неравность Сына Отцу?

Во время обсуждения этих проблем и на предвари­тельных Соборах, например в Антиохии, где тоже осудили учение Ария и его ближайших сподвижников, стали ис­пользовать понятие «подобная сущность» (o^oiov(Tiog) Отца и Сына. Это по сути точное определение. Но отцы Церкви боялись, что «подобие» люди истолкуют не как то­ждество, а как близость. В сущности, слово «o^oiovaioq» — «подобная сущность» — позволяет считать, что это одна сущность, но просто в разных Лицах. Но ведь многие бы­ли тайными арианами. И они конечно же с удовольстви­ем истолковали бы категорию «подобная сущность» на свой манер: да, она подобна, но она не абсолютно одина­кова. И тогда, соответственно, человеку нет шанса впол­не соединиться с Богом.

Мы с вами не должны пленяться этой игрой слов. Понятно, что подавляющее большинство людей все эти богословские тонкости не знало и не знает, это очевид­но. Подавляющее большинство христиан их тоже не зна­ло и не знает. Верой в Иисуса, в Его Божественность они спасаются. Но если они начинают думать, то они дол­жны думать правильно. В этом весь смысл богословия. Если они начинают думать, и думать неправильно, тогда шанс спасения уходит. Поэтому, если угодно, борьба за слова — это на самом деле борьба за понимание. Борьба за понимание — ортодоксию, правильную веру — это борьба за спасение думающих людей. На Востоке не по­нравились бы слова Тертуллиана: «верую, ибо абсурд­но». На Востоке любили разумность веры, но разумность благочестивую. Не от человеческого ума — к Богу, а от Божественного ума — к человеку. Если мы скажем, что Сын подобен Отцу, — это одно. Если мы скажем, что Сын и Отец одно, — это другое.

Видимо, императору Константину эти тонкости объ­яснили придворные епископы- богословы. А он тогда был еще только оглашенным, он даже не был христианином.

Константин боялся, так как был склонен к человече­ским слабостям, что его грехи не позволят ему спастись. Поэтому он думал креститься перед смертью. В конце III — начале IV века это стало модным: пожить в свое удовольствие, а под конец жизни креститься — и грехов как бы и нет, все смыты таинством. Церковное предание рассказывает, что Осии Кордовскому, одному из величай­ших епископов и богословов того времени, было виде­ние. Ему явился Иисус и говорит: «Слушай, что ты Мне посылаешь мешки запечатанные, но пустые?» Потому что самое-то главное — не таинство Крещения как ма­гический акт, а те дела жизни, которыми мы наполняем себя, будучи христианами. Мы «наполняем» себя боже­ственными делами: накормил голодного, напоил жажду­щего. Вот эти дела наполняют мешок. А если ты ничего не сделал, кроме удовлетворения эгоистических своих желаний, то никакое таинство Крещения тебе не помо­жет. Наоборот, оно будет тебе в осуждение.

Константин, по преданию, говорил примерно так: «Вы, отцы, сформулировали прекрасный Символ веры, только мне кажется, одно слово надо немножечко яснее пропи­сать — заменить одну букву: «щоюимод» на «щооимод», то есть убрать «/»». Император все-таки есть император. К любой власти большинство людей относится благого­вейно. Его предложение было принято. Так одна «йота» определила до конца суть правильной веры: смысл из­менился с «подобосущности» на «единосущность». То есть Сын единосущен Отцу, у Них одна сущность, у них одна усия — Божественная усия. Из этого вытекает сле­дующее: что никогда не было такого времени (и вообще не было времени, и о времени говорить абсурдно, когда мы говорим о Боге), когда был Отец и не было Сына. Был всегда Отец, всегда был Сын, и всегда был Дух Святой.

И Лица Святой Троицы существуют независимо от че­ловека, независимо от творения мира. Они существуют всегда. Они нужны для человека, для понимания того, как человек входит в полноту Божества, но они суще­ствуют независимо от человека и независимо от мира. Даже если бы мир не был сотворен, Бог бы все равно был Троицей. Это подчеркивают отцы Второго Вселенского Собора в Константинополе в 381 году, и богословы и даль­ше будут это повторять.

«Сын и Дух в Отце, в Себе и Друг в Друге находятся вечно, нерасторжимо и нераздельно в пребывании не­исходном. Божественная природа, всегда пребываю­щая в неподвижности, представляется движущейся пе­ремещением Друг в Друга. Бытие Святой Троицы вечно, и Она не была когда-то иной, а после стала какой-то дру­гой, и не разделения, ни превращения какого-либо Она не получила,