Новые приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона в России. Дело «Медного всадника» - Коллектив авторов

же, — при этих словах глаза Ватсона расширились от удивления, но Холмс остался хладнокровен, — чтоб меня подставить! — Травкин оглянулся и перешел на шепот. — Да и блаженный он, Генка-то. Истинно говорю, кукушка у него слетела. Как узнал, что собор передают церкви, сам не свой стал. Тогда и тронулся, ага. — Бородач одновременно моргнул, шмыгнул и почесался. — Блаженный, но не дурак. Понимает, что, если собор перейдет церкви, меня обратно на работу примут. И в роду у меня все священнослужители, и сам я истинно верующий, и в соборе все хозяйство знаю. Я ж заместитель директора по хозяйственной части. Ну в общем, завхоз. Был. Пока… кхм… ну ладно. Гаденыш он!

— Так, значит, вы за переход собора к РПЦ, а Геннадий против?

— Ага! Атеист хренов! Да мы с ним давно в контрах. Сколько лет работали, а все воевали. Он тихий-тихий, а чертей в нем — больше, чем китайских туристов в сезон! Дай ему волю — прибьет и глазом не моргнет.

— Так уж и убить может?

— Да легко! Вот хожу теперь и оглядываюсь.

— А скажите-ка, любезный, что вы делали вчера после восьми вечера?

— Спал я! Спал! Один! — Травкин снова хотел шибануть себя в грудь, но, посмотрев на свой кулак, передумал.

— И последний вопрос. Вас ведь за пьянство уволили? — зачем-то уточнил Холмс, и верзила удивленно замолчал, хлопая глазами.

— Да что вы понимаете в русском человеке! — На заросшем лице яростно блеснули глаза, и Травкин, грозно скрипя половицами, которые продавливались под весом его исполинского тела, двинулся к выходу.

Следующий приглашенный — худое лицо с глубокими морщинами, аккуратная русая бородка с проседью — робко вошел в кафе и, близоруко осмотревшись, направился к нужному столику. Чуть отодвинул стул, сел на краешек. Светлые глаза цвета питерского неба — то ли серые, то ли голубые, увеличенные очками, — выглядели по-детски наивными.

— Белов Геннадий Иванович, — первым представился он. — Я, как только услышал про пожар, сразу понял, что допросов не миновать, ведь первыми опрашивают тех, у кого имеется мотив.

— А у вас он имелся? — с интересом взглянул на него Холмс.

— Конечно, я был недоволен, что собор хотят передать под управление церкви. Даже попытался устроить небольшой… м-м-м… бунт. Да только понял, что бессмысленно.

— За что вас уволили? — Тон Холмса резко стал деловым.

— Всё из-за этой заметки в интернете. — Он слабо улыбнулся, чуть скривив губы. — Я разместил ее в Живом Журнале и на внутреннем сайте музея. Видимо, несколько перестарался с обличительным тоном. Настолько, что в один день попал под сокращение. Даже до пенсии не дали доработать.

— Как называлась заметка? — заинтересовался Ватсон с некоторой долей уважения.

— «Горящие кресты». Можете найти в интернете. В музее была вся моя жизнь, это мой второй дом, если хотите. Я здесь почти тридцать лет проработал. Водил экскурсии еще в советское время. И это, кстати, было самое хорошее время для музея и для нас, экскурсоводов. Школьники с любопытными горящими глазами, организованные группы туристов из разных уголков страны…

— Что вы думаете о случившемся?

— Что я думаю? Ничего хорошего. Какие бы ни были мотивы у преступника, пусть даже самые благородные, но уничтожать произведения искусства — это в высшей степени безнравственно. Только необразованные люди на такое способны!

— Да, но что же тут может быть благородного? — спросил Холмс.

— Полагаю, что это сделал тот, кто, как и я, не согласен с грядущими переменами. Впрочем…

— Что?

— Я тут подумал…. А если этот поджог — просто способ скрыть другое преступление? Например, подлинник кто-то мог подменить, а копию попытался сжечь… Знаю я одного такого… Зарплата мизерная, зато на алкоголь всегда денег хватало.

— Вы намекаете на Травкина?

— Может быть. Не хочу быть голословным, но на мелких кражах Травкин уже попадался. Бесчестный человек. На предметы искусства, правда, не посягал, а вот камер наблюдения при установке мы недосчитались, и еще кое-что по мелочи пропадало. Мне кажется, не обошлось и тут без него. Организовать что-то крупное ему явно не под силу, но продать информацию за деньги или помочь проникнуть в собор — это он запросто. Доказательств у меня нет, но есть идеи, как их получить.

— И какие же?

— Не могу пока сказать. Но вы оставьте свой телефон. Если что-то появится — непременно сообщу. А вот со следователем мне бы не хотелось еще раз встречаться.

— Хорошо, телефон я оставлю, но лучше бы вы без самодеятельности. Впрочем, как знаете. А подлинность картины, точнее того, что от нее осталось, конечно, проверят. Но ведь вы хотите сказать что-то еще?

— Нет, но… — замялся он. — Знаете, я после увольнения много времени провожу в интернете. На определенных сайтах весьма неспокойно. Есть много недовольных сложившийся ситуацией и с Исаакиевским собором, и вообще в городе. Ходят слухи, что Троицкий собор горел не просто так и что возможны еще поджоги памятников архитектуры и старины. Вот, например, Спас на Крови снова в лесах. Не случилось бы чего… Я, как вы поняли, не поклонник РПЦ, но как человек культуры за памятники живописи и архитектуры переживаю всей душой вне зависимости от того, кому они принадлежат.

— Понятно. Последний вопрос: что вы делали вчера вечером?

— Был дома. Сидел в интернете. Искал работу, — без запинки ответил Белов. — Это можно проверить по моему компьютеру. Хотя… У меня же ноутбук, я мог делать это откуда угодно. Так что железного алиби, к сожалению, не имею.

Следующий посетитель вошел в кафе уверенно, словно к себе домой. Несмотря на прохладную погоду, он был одет в шорты и майку. Видимое отсутствие шеи компенсировалось несколькими жирными складками на затылке. На руках красовались обильные татуировки.

Не спеша, вразвалочку подойдя к столику и усевшись на свободный стул, Владимир Харитонов по кличке Харя исподлобья не моргая уставился на сыщиков. Взгляд у него был внимательный, сверлящий.

— Ну? Пришел вот! — вместо приветствия буркнул он. — Спрашивайте!

Ватсон поморщился. Холмс с невозмутимым видом рассматривал татуировки Хари.

— Так-так, что тут у нас, — бормотал он себе под нос. — Совершеннолетие встретил в колонии. Как это говорят, загремел по малолетке. Сидел четыре года. Позиционирует себя как бывший вор-карманник, судя по изображению жука. И все это, конечно, откровенное вранье.

— В смысле? — Харя агрессивно рванулся вперед, словно намереваясь устроить драку.

— Татуировки-то не тюремные. Цвет темный, линии слишком тонкие, аккуратные, сделаны профессионалом. Вы же утверждаете, что сидели в начале девяностых? Кольщики тогда так не работали. Да, Джон, не смотри на меня так удивленно, перед поездкой в Россию я изучил и татуировки. Здесь это такая