Восходящая Тень - Роберт Джордан

Огир славились своим миролюбием и были почти так же безобидны, как Странствующий Народ, однако в некоторых историях о них рассказывалось как о грозных и непримиримых противниках. До сих пор Перрину лишь раз довелось видеть Лойала рассерженным. Правда, вчера, когда огир защищал детей, он, наверное, тоже был зол. Глядя на лицо Лойала, Перрин вспомнил старинную поговорку: огир рассердить — что гору свалить. Имелось в виду, что и то, и другое — вещи невозможные. Юноше, однако, пришло в голову, что, вероятно, со временем смысл поговорки изменился, а поначалу она звучала примерно так: огир рассердить — что на себя гору свалить. Трудно вывести из себя добродушного великана, но уж коли разозлил его — берегись. Перрину, скажем, вовсе не хотелось, чтобы мягкий, улыбчивый Лойал, вечно уткнувшийся широким носом в книгу, когда-нибудь на него рассердился.

По указанию Лойала, ехавшего теперь во главе отряда, всадники свернули к югу от исчезнувшей огирской рощи. Вокруг не было никаких меток или знаков, но огир ощущал близость Врат все отчетливее с каждым шагом коня. Он умел чуять Пути и каким-то образом отыскивать их повсюду, подобно тому, как пчела находит дорогу к улью. Вскоре Лойал натянул поводья и спрыгнул с седла в траву, доходившую ему до колен. Его спутники не видели перед собой ничего, кроме густой стены кустарника высотой с самого огир. Лойал с огорченным видом принялся вырывать кусты из земли и складывать их в сторону, приговаривая:

— Может, хоть мальчишкам на растопку сгодятся, когда подсохнут.

За кустами находились Путевые Врата.

Воздвигнутые на склоне холма, внешне они походили не на ворота, а на участок стены, причем стены дворцовой, ибо были украшены рельефным орнаментом из листьев и виноградной лозы. Выполнены они были столь искусно, что выглядели почти такими же живыми, как и кусты вокруг. Три тысячи лет стояли Врата, но каменный узор даже не выветрился. Казалось, стоит подуть ветерку, и листья затрепещут.

Некоторое время все молча взирали на Врата. Наконец Лойал глубоко вздохнул и коснулся рукой одного из рельефных изображений — трилистника Авендесоры, легендарного Древа Жизни.

Как только тяжелая рука огир коснулась камня, трилистник отделился от орнамента, хотя за миг до того казался частью каменной стены.

Фэйли громко охнула, и даже айильцы что-то пробормотали. В воздухе повис запах тревоги, и было бесполезно гадать, от кого он исходил, — скорее всего, ото всех сразу.

Каменные листья словно зашевелились под неощутимым ветерком, по ним словно пробежала волна зелени, дрожь жизни. Посередине каменной стены медленно разверзлась узкая щель, а затем резные створки разошлись в стороны. Врата открылись. Открывшийся проем заполняло тусклое свечение, в котором слабо отражались образы путников. — Рассказывают, — пробормотал Лойал, — что прежде Врата сияли, словно зеркала, и входящий в Пути будто проходил сквозь небо и солнце. Увы, все минуло, пропало, как и наша роща.

Перрин торопливо вытащил из вьюка один из укрепленных на шесте фонарей и зажег его.

— Тут слишком жарко, — проговорил юноша, — отправлюсь-ка я в тенек — прохладиться. — С этими словами он направил Ходока к проему. Ему послышалось, что Фэйли снова охнула.

Жеребец артачился, приближаясь к собственному отражению, но Перрин пришпоривал коня, и тот неохотно двигался вперед. Медленно, припомнил юноша, ворота следует проходить медленно. Морда коня коснулась своего отражения, а затем слилась с ним — он будто вошел в зеркало. Следом за ним и Перрин слился с собственным отражением. Мороз пробежал у него по коже. Время остановилось.

Обволакивающий холод исчез, словно лопнувший мыльный пузырь, и юноша оказался в кромешной мгле, казалось, она сдавливает со всех сторон кружок света от фонаря. Ходока, как и вьючную лошадь, била дрожь.

Гаул спокойно ступил сквозь Врата и начал готовить второй фонарь. Отсюда можно было видеть, точно в закопченном зеркале, оставшихся по ту сторону. Конь Лойала пятился назад, Фэйли подбирала поводья. Движения их казались замедленными — время в Путях текло по-иному.

— Фэйли здорово рассердилась на тебя, — промолвил Гаул, после того как зажег фонарь. Правда, от этого не стало намного светлее: окружающая мгла словно впитывала свет, поглощала его. — Похоже, она считает, что ты нарушил соглашение. Следи за Байн и Чиад — не оставайся с ними наедине. Они, по-моему, собрались преподать тебе урок — на потеху Фэйли. Если им удастся то, что они задумали, боюсь, ты не будешь так спокойно восседать на этом животном.

— Я ни о чем с ней не договаривался, Гаул. Просто делал то, к чему меня вынудили обманом. Очень скоро нам волей-неволей придется следовать за ней и Лойалом — чего она и добивается. Но пока смогу, я пойду впереди. Видишь? — Юноша указал на широкую белую полосу под копытами Ходока. Выщербленная и прерывистая, она вела вперед и исчезала в темноте всего в нескольких футах от них. — Она тянется до первого указателя. Мы будем дожидаться Лойала, потому что только он может прочесть указатель и определить, каким мостом следует двигаться. Но до тех пор Фэйли придется тащиться за мной.

— Мост, — задумчиво проговорил Гаул, — слышал я это слово. Здесь что, есть вода?

— Нет, это не настоящий мост. Просто более подходящего слова не придумали. Я и сам-то не очень в этом разбираюсь… Лойал, тот, может быть, объяснил бы лучше.

Гаул покачал головой:

— Перрин, а ты уверен, что поступаешь правильно?

— Нет, — ответил юноша, — но Фэйли об этом знать незачем. Гаул засмеялся:

— Эх, молодость, молодость. С вами не соскучишься. Перрин нахмурился, пытаясь понять, не над ним ли смеется айилец, а затем направил Ходока вперед, ведя за повод вьючную лошадь. Свет фонаря пропадал из виду уже в двадцати-тридцати шагах, а Перрин хотел оказаться за пределами видимости прежде, чем пройдет Врата. Пусть Фэйли думает, что он решил идти один, и поволнуется, пока не встретит его возле указателя. Чуток понервничать ей не повредит — она еще не того заслуживает.

Золотое солнце едва успело подняться над горизонтом, когда покрытый черным глянцевым лаком экипаж, качнувшись, остановился возле пристани и правивший четверкой подобранных в масть серых коней долговязый темноволосый кучер в черно-золотом полосатом камзоле спрыгнул с облучка и открыл дверцу. На резной дверце кареты не было никакого герба: несмотря на обильно расточаемые льстивые улыбки, тайренская знать лишь под сильным нажимом соглашалась предоставить помощь Айз Седай, и никто из них не хотел, чтобы его родовое имя хоть как-то связывали с Башней.

Не дожидаясь Найнив, Илэйн с удовольствием вышла из экипажа и оправила легкий дорожный плащ из голубого полотна. Улицы Мауле были донельзя разбиты несчетными повозками и фургонами, а кожаные рессоры кареты оставляли желать лучшего. С Эринин веял легкий ветерок, и по сравнению с духотой Твердыни здесь казалось прохладно. Илэйн старалась не подать виду, что в дороге ее изрядно растрясло, но все же не удержалась и потерла спину. Хорошо еще, что ночью прошел дождь и прибил пыль, подумала она, не то мы бы попросту задохнулись. Девушка подозревала, что им нарочно подсунули экипаж без занавесок на окнах.