Холм псов - Якуб Жульчик

Ужин бургомистерши – ее день рождения. На него, как в любой год, приглашены все руководители предприятий Зыборка (кроме Добочинской), весь совет города, «спонсоры» и важные персоны из гмины, шефы полиции, пожарных и, конечно, Кальт. В Зыборке это ежегодное представление называют «Сильвестром», хотя случается оно поздней осенью [82]. На нем всегда выступает кто-то известный, год назад там пел Марек Сероцкий.

Мой отец хочет встать под этим заведением, перед охранниками на входе, и вызвать бургомистершу наружу. Говорит, может так случиться, что он получит по морде, что будет неприятно. Он хочет, чтобы это увидели люди снаружи. Чтобы эти люди, смотрящие на бургомистершу, стали для нее зеркалом. Что впервые в жизни эта женщина увидит, как она выглядит на самом деле.

Лукаш, брат Мацюся, пришел вчера. Около одиннадцати. Позвонил в дверь, когда я сидел с Гжесем на кухне. Тот в последнее время ночевал в доме отца, на диване перед телевизором – отец говорил, что он не может быть у себя. Что, мол, боится, если станет сидеть там целыми днями, то в конце концов обольет все бензином и подожжет. «А мне все же жаль, это красивый дом», – закончил он, подмигнув мне.

И едва лишь это сказал, звякнул звонок. Гжесь встал и пошел в прихожую.

– Чего, сука, хочешь? – обронил он в темноту за открытыми дверьми. Я встал за его спиной, держа в руке банку пива. Сперва вообще не видел, кто там стоит.

– Поговорить с твоим отцом, – сказал Лукаш и шагнул вперед, встав под свет из прихожей. На голове его был глубоко надвинутый капюшон, тот самый, который на нем сейчас.

– Потому что? – спросил Гжесь.

– Потому что это важно. Важно для всех вас. Для тебя тоже, – ответил он.

– Я слышал эту фигню, что ты бормотал в полиции. Что, мол, твой брат сперва исчез понарошку, а теперь – исчез по-настоящему. – Гжесь засмеялся. На миг повернул голову в сторону лестницы – сверху что-то послышалось, будто кто-то изо всех сил ткнул кулаком в огромный мешок с горохом. Это захрапел отец.

– Это правда. Потому что это правда, сука, – сказал Лукаш. Он был напуганным и замерзшим. В руках теребил пачку сигарет. Выглядел совершенно по-другому, чем тогда, в том помещении, с теми девушками. Должно быть, похудел на пару килограмм, куртка висела на нем, как пустой мешок. Тогда он был уверенным в себе, наглым бычарой. Теперь превратился в трясущегося худого подростка. Тогда он разговаривал с парнями громко, орал, но на самом деле выглядел как расслабленный кот. Его радовало, что он может им приказывать, как хочет.

– Может, это и правда, но твой брательник – тот еще гад, как Чокнутый и Кафель! – кричал на него мой брат.

– Вот пусть только они тебя где подловят, – повысил голос и Лукаш.

– И что сделают? Снова свастику мне на доме намалюют? Кривую, потому что руки у них – из жопы? Что они мне еще сделают? – Гжесь тоже повысил голос. – На кой хуй ты вообще сюда приперся, гондон штопаный?

Лукаш сжался, опустил голову, вынул руки из кармана куртки. Теперь он напоминал ту девушку, которую толкнул на шкаф в квартире у накуренного толстяка. Сейчас она могла бы ему отомстить. Было самое время.

– Потому что ксендз сумел мне позвонить, – проинформировал он. – И сказал, что они его взяли. Те самые, что взяли Мацюся и Берната.

– Что? – спросил Гжесь.

– Может, пусть он войдет внутрь? – сказал я. Кто-то открыл дверь в спальню отца. Она скрипнула в темноте, словно гроб с вампиром в старом хорроре. – Или валите себе на улицу.

Но Агата уже стояла внизу, закутанная в халат.

– Иди спать, – развернулся к ней Гжесь.

– Сам, блин, иди спать. А у тебя не нашлось лучшего времени для визита? – спросила она стоящего в дверях Лукаша. Тот оглянулся, словно собирался отступить и сбежать. Но Гжесь остановил его и втащил внутрь, схватив за куртку. Парень не успел отреагировать.

– Позвонил ксендз. В принципе, ничего толком не сказал. Я услышал две-три фразы. Потом связь прервалась, – говорил он, уже стоя на кухне, вжимаясь в стену – словно хотел в нее спрятаться, точно так же, как и сейчас.

– И что он тебе сказал? – Агата поставила перед ним чай. Знала, кто он такой.

– Что они его взяли. Те же, которые взяли молодого Берната. И моего брата. Ксендз сказал, что его везут куда-то в багажнике. И не отобрали телефон, потому что он держит тот в кармане сутаны.

– Это больше, чем три фразы, – прервал его Гжесь.

– Сука, ты что, думаешь, я выдумываю? – парень повысил голос, но Агата его прервала.

– Говори, что знаешь.

– Только это.

– И чего хочешь? – спросил Гжесь.

Парень уселся на стул. Только в резком белом свете кухни, когда снял капюшон, стало видно, насколько он изможден и устал. Лицо его было осунувшимся и матовым, казалось, вот-вот стечет с черепа.

– Если это бургомистерша, с Кальтом или без Кальта, неважно, так или сяк, но если все так, как вы говорите, то я вам помогу, – сказал он.

Агата встала перед парнем. Еще сильнее затянула выстиранный синий халат, хотя и так видны были только ее шея и щиколотки. Присела с ним рядом.

– Зачем бы Кальту похищать своего помощника?

– Брат много раз об этом говорил. Что он злится на Кальта. Что Кальт за его спиной отстегивает полиции, управе, гмине. Брат сопротивлялся. А он и та сука такого не любят. Кальт называл это «невидимым налогом», – парень нервно осматривался. Боялся, не услышит ли кто.

– Значит, ты боишься. Потому что у Берната забрали брата и сына. Боишься, – Агата встала. Смотрела на парня с эдакой суровой нежностью. Тот и правда боялся. Возможно, он и не похудел, возможно, это страх заставил его сжаться. Такие чуваки, самоуверенные, громкие, нахальные «ваньки-встаньки» – такие чуваки, когда боятся, выглядят смешно, словно сдувшиеся воздушные шарики.

– А что дашь взамен? – спросил я Лукаша. Он перевел взгляд на меня, удивленный, словно вообще забыл, что я тут стою. – Ты боишься. Пришел сюда, потому что боишься. Боишься быть один. У тебя есть что-то взамен? Хочешь дать нам что-то взамен?

Гжесь повернулся в мою сторону. Легонько улыбнулся.

– Я знаю о той девушке. Которую накрутили, чтобы она твоей жене написала, – сказал Лукаш, глядя на Гжеся. Тот не ответил. Лицо его окаменело.

– Могу сделать так, что она все отзовет. Что вообще все будет отозвано. Завтра вечером поедем туда. Я ее найду, – сказал он.

– Отозвано, – повторил Гжесь. – Даже не начинай.

Камила неделю назад передала дело в суд, насчет пересмотра алиментов. Гжесь мог получить полный запрет на контакты со своими детьми. Она просто прислала ему письмо по делу. Когда Гжесь его получил, то плюнул почтальону под ноги. Девушка, написавшая Камиле в Фейсбуке, должна была стать свидетелем. Якобы показания готовились дать и другие девушки, вероятно телки, которых Чокнутый купил за несколько дармовых стаканов дорогой выпивки на дискотеке в «Андеграунде».