О Китае - Генри Киссинджер

В соответствии с этой теорией все дела в мире зависели от конфронтации между двумя ядерными сверхдержавами. Дэн Сяопин в своей речи в ООН заявлял:

«В связи с соперничеством между двумя сверхдержавами за мировую гегемонию конфронтация между ними носит непримиримый характер, то одна, то другая берет верх. Компромиссы и сговоры между ними могут быть только частичными, временными и относительными, а соперничество — всеобъемлющим, постоянным и абсолютным… Они могут о чем-то договариваться, но их соглашения представляют только внешнюю сторону и являются мошенничеством»[457].

Развивающийся мир должен использовать эти конфликты в своих собственных целях: две сверхдержавы «создали собственную противоположность», «вызвав мощное сопротивление среди „третьего мира“ и народов всего мира»[458]. Настоящая сила не у Соединенных Штатов и Советского Союза, напротив, «подлинно мощными являются „третий мир“ и народы всех стран, объединенные вместе, смело идущие на бой и смело стремящиеся побеждать»[459].

Теория «трех миров» восстановила свободу действия для Китая, по крайней мере с идеологической точки зрения. Она дала возможность выбирать между двумя сверхдержавами с учетом потребностей. Она предоставляла своего рода инструмент для активной независимой роли Китая через ту роль, которую он взял на себя в развивающемся мире, и это придало Китаю тактическую гибкость. И тем не менее она не могла помочь решить проблему стратегического характера для Китая, как Мао описал ее во время двух продолжительных бесед в 1973 году: Советский Союз нес угрозу как в Азии, так и в Европе; Китаю требовалось участие в мировых делах, если он хотел ускорить экономическое развитие; псевдоальянс Китая с Соединенными Штатами должен сохраняться, даже если внутренние эволюции в обеих странах вынуждали их правительства действовать в противоположных направлениях.

Имели ли радикалы достаточно влияния на Мао Цзэдуна, чтобы добиться устранения Чжоу Эньлая? Или Мао использовал «левых», запланировав скинуть своего помощника «номер два», как он проделал это с его предшественниками? Каким бы ни был ответ, Мао Цзэдун нуждался в «треугольнике». Он симпатизировал радикалам, но, будучи слишком хорошим стратегом, не собирался отказываться от страховки, предоставляемой США. Напротив, он стремился укреплять ее, пока Америка расценивалась как надежный партнер.

Бестактное согласие США на встречу в верхах между президентом Фордом и советским премьером Брежневым[460] во Владивостоке в ноябре 1974 года осложнило американо-китайские отношения. Решение приняли из сугубо практических соображений. Форд, как новый президент, хотел встретиться с советским коллегой. Считалось, что он не может отправиться в Европу, не встретившись с некоторыми европейскими лидерами, желающими установить свои отношения с новым президентом, а это могло бы сделать его график поездки слишком насыщенным. Поездку президента в Японию и Южную Корею запланировали еще во время президентства Никсона, поэтому решение заскочить оттуда на 24 часа во Владивосток казалось вполне щадящим для президентского графика. Но в горячке сборов мы совсем упустили из виду тот факт, что Россия завладела Владивостоком всего лишь столетие назад по одному из «неравноправных договоров», регулярно подвергавшихся нападкам в Китае, и что он расположен на советском Дальнем Востоке, где военные столкновения между Китаем и Советским Союзом вызвали пересмотр нашей политики в отношении Китая всего несколько лет назад. Удобство с технической точки зрения перевесило здравый смысл.

Китайское возмущение действиями Вашингтона после владивостокской встречи обнаружилось сразу же, как только я прибыл в Пекин из Владивостока в декабре 1974 года. Это был единственный приезд в Пекин, во время которого Мао Цзэдун не принял меня. (Но поскольку никто не мог просить о такой встрече, ее отсутствие можно было бы расценить как упущение, а не отказ.)

Отставив в сторону оплошность, можно сказать, что Соединенные Штаты оставались приверженцами стратегии, начатой администрацией Никсона, какими бы ни были колебания внутренней политики в Китае и США. Если бы Советы напали на Китай, оба президента, с кем мне выпала честь работать, Ричард Никсон и Джеральд Форд, всеми силами поддержали бы Китай и сделали бы все от них зависящее, лишь бы разрушить подобного рода советскую авантюру. Нас также переполняла решимость отстаивать баланс сил в мире. Но мы считали диалог с обоими коммунистическими гигантами в американских национальных интересах и в интересах всеобщего мира. Чтобы быть ближе к каждому из них, чем они сами друг к другу, нам следовало проявлять максимум дипломатической гибкости. То, что Мао Цзэдун называл «боем с тенью», требовалось, как были убеждены и Никсон, и Форд, для создания консенсуса во внешней политике, столь необходимого после вьетнамской войны, «уотергейтского дела» и прихода к власти неизбиравшегося президента.

В такой международной и внутренней обстановке прошли мои две последние встречи с Мао Цзэдуном в октябре и декабре 1975 года. Поводом стал первый визит президента Форда в Китай. Целью первой встречи являлась подготовка встречи в верхах межу двумя руководителями, вторая касалась содержания их беседы. Эти встречи не только дали возможность получить обобщенный отчет последних воззрений умирающего Председателя, но и продемонстрировали огромную силу воли Мао Цзэдуна. Он плохо себя чувствовал, когда принимал Никсона. Сейчас он был страшно болен. Две медсестры находились рядом с ним, чтобы приподнимать его в кресле. После удара он едва мог говорить. Китайский язык имеет тона, поэтому переводчице приходилось записывать свистящие и хрипящие звуки, вылетающие из его разрушающегося тела. Она показывала ему запись, и Мао либо кивал в знак согласия, либо махал в знак несогласия головой, после чего она делала перевод. Но дряхлость Мао не помешала ему провести обе беседы, рассуждая чрезвычайно здраво.

Еще более примечательным было то, как эти беседы на краю могилы проявили внутреннее бунтарство самого Мао Цзэдуна. Саркастический и проницательный, язвительный и готовый к сотрудничеству, Мао в нашем общении продемонстрировал сохранившуюся до конца его дней революционную убежденность в сочетании с пониманием сложных стратегических целей. Мао Цзэдун начал разговор 21 октября 1975 года, высказавшись по поводу банальной фразы, произнесенной мной накануне на встрече с Дэн Сяопином о том, что Китай и Соединенные Штаты ничего не хотят друг от друга: «Если ни одной из стран ничего не надо друг от друга, зачем же Вы приезжаете в Пекин? Если ни одна из сторон ничего не хочет просить, зачем Вам понадобилось приезжать в Пекин и зачем тогда бы нам принимать Вас и президента?»[461] Другими словами, абстрактные высказывания по поводу доброй воли ничего не значили для проповедника перманентной революции. Он по-прежнему находился в поиске общей стратегии и, будучи стратегом, понимал значение приоритетов даже с учетом принесения в жертву на какое-то время исторических целей Китая. Именно поэтому он по своей инициативе повторил свое кредо из первой беседы: «Тайвань — маленькая проблема, большая проблема — весь мир»[462]. По своей старой привычке Мао Цзэдун довел то, что считал необходимым, до крайности, использовав характерный для него набор эксцентричности, холодного терпения и явной угрозы, временами облачая все это в неуловимые по своей сути, если не сказать недоступные пониманию, фразы. Мао Цзэдун продолжал проявлять терпение на последующих встречах со мной, как он заметил на встрече с Никсоном, поэтому он не собирался смешивать споры вокруг Тайваня со стратегией, направленной на поддержание равновесия сил в мире. Поэтому он сделал заявление, невозможное еще два года назад, о том, что Китай не хочет решать тайваньскую проблему в данный момент: