Лучший возраст для смерти - Ян Валетов

– Конечно же не хочу, – фыркнул вождь. – Не тяни, Сиплый, и не пугай! Куда ты клонишь?

– Лекарство, которое все разыскивают, убьет Беспощадного, – просипел шаман и длинной струей сплюнул в сторону. – И челы станут взрослыми, и герлы, и киды, и даже бэбики когда-нибудь станут взрослыми людьми… И мы с тобой станем обычными челами, как все хантеры или вэрриоры, если нас не убьют до того. Зачем нам лекарство, Косолапый? Если Беспощадный умрет, мы станем как все! Ты не сможешь править, мои жертвы будут никому не нужны! Мы будем сами добывать себе пищу. Зачем нам другая жизнь, Косолапый? Тебе плохо в этой?

– Я думаю… – протянул тот.

Шаман внезапно отбросил капюшон, и Косолапый, давно привыкший к его внешности, едва не блеванул от вида бородавчатого розового шара, украшенного круглыми воспаленными глазами, показавшегося на свет – так это было неожиданно. Сиплый захлопал красными веками и показал мелкие подгнившие зубки – еще чуть-чуть и клацнул бы ими, как вольфодог, но на самом деле это было улыбкой. Во всяком случае, Сиплый так полагал.

– А ты не думай… Хочешь быть обычным челом, чиф?

Косолапый покачал головой.

– Не хочу.

– Тогда найди лекарство – и предай его огню, – тихонько просвистел горлом шаман. – Взорви, растопчи, утопи. Уничтожь без следа! Оно не должно попасть к людям. Этот мир принадлежит Беспощадному – и пусть все так и остается.

Пальцы шамана сложились в триангл – жизнь, старение и смерть, и он приложил знак ко лбу.

– Найди эту рыжую тварь, – голос шамана скреб по нервам, как металл по стеклу. – Найди ее и сломай. Мы должны достать лекарство первыми и сделать все, как хочет Беспощадный. Сломай ее или отдай мне – я ее сломаю.

* * *

– Прости меня, жрица! – Грызун опустил голову в знак признания вины и покорности. – Я не смог ее поймать. Я видел ее следы в Башне, шел по пятам, но эта сука оказалась умнее, чем я думал… Прости меня, жрица.

Айша смотрела на коленопреклоненного следопыта и морщила носик. Вообще-то для порядка и устрашения надо было кого-нибудь казнить. Не Грызуна, а кого-нибудь попроще, не такого ценного. Можно без церемоний и ритуалов, просто зарезать. Но это не ее территория. Будучи в гостях, не стоит терять людей, кто знает, что взбредет в голову Косолапому?

– И куда она делась?

Грызун склонил голову еще ниже, демонстрируя безмерное почтение и макушку с запекшейся глубокой царапиной – следом от пули.

– Она спустилась по внешней стене Башни.

– Незаметно? – подняла бровь Айша.

– Растения не давали ее рассмотреть, жрица.

– Он прав, – раздался голос у нее за спиной. – Я столкнулся с ней внизу, рядом с Башней.

Айша резко развернулась ко входу в комнату. У самой двери, облокотившись о притолоку, стоял Бегун.

– Кто разрешил тебе войти?! – прорычала она в гневе.

Додо мгновенно возник рядом, обдав жрицу тяжелым мускусным запахом. Его пистолет смотрел Бегуну в живот.

– Комон! – поморщился Бегун. – Мы все в одном положении – на территории Косолапого. Это он может на меня орать, а ты – не он. Ты мне не хозяйка, здесь – мы равные. Так что слушай сюда, Айша! Я видел Белку. Она жива и здорова. И зла, как сам Беспощадный!

– Ранена? – с надеждой спросил Грызун.

Бегун покачал головой.

– Не заметил. Чуть хромала, но это не помешало ей быстро слинять.

– Ты стрелял? – нахмурилась Айша. – Ты хоть попытался ее завалить?

– Чтобы она меня на части порвала? Да она держала меня под прицелом обреза!

– И почему не выстрелила? – поинтересовалась жрица.

Бегун пожал плечами.

– Не знаю. Могла, но не пальнула. Кто ее, суку, разберет? Может, не хотела поднимать шум? Может, оставила меня на закуску? Но точно не из жалости.

– И куда она пошла? – спросил Грызун.

Вождь Парка покачал головой.

– Не знаю, она как сквозь землю провалилась. Я послал за ней Свина и Облома, Свин неплохо читает следы, он хороший хантер, а сам вернулся к тебе, Айша. Чтобы рассказать…

– Чего ты хочешь? – спросила она.

– Хочу выйти отсюда живым, – сказал Бегун серьезно. – Хочу стать бессмертным. Хочу тебя.

Он улыбнулся, и Айша улыбнулась в ответ так же неискренне, но услышала, как за ее спиной, в чреве Додо, рождается рык, полный такой ненависти, что улыбка буквально примерзла к ее лицу.

– Смотрю – не люб я тебе, – ерничая, сказал Бегун.

На его лице возникло странное елейное выражение, как на морде дикого кота, который только что удавил голубя и пробует на вкус первые капли птичьей крови.

– Не бойся, жрица, я шучу. Успокойся, Додо! Мое сердце занято Белкой. Если бы она знала, как я ее ненавижу, то бежала бы без оглядки. Если бы она догадалась, как я ее хочу, то бежала бы еще быстрее. Клянусь Беспощадным, она познает много нового о любви и боли после того, как я ее поймаю.

Белка, притаившаяся в переплетении стеблей и листьев за окном, ухмыльнулась, услышав слова вождя Парка, и если бы находившиеся в комнате в этот момент видели ее лицо, то постарались бы оказаться от нее как можно дальше.

* * *

После зелья жреца Книжнику, как ни странно, стало легче. Голова, правда, все еще шла кругом, если резко повернуться, но не так болела, и ушибленные ребра меньше напоминали о себе.

Страшно хотелось есть и по пересохшему горлу ползали ежи, язык напоминал шершавый булыжник и по форме, и по ощущениям.

Зато после допроса его сняли с потолочного крюка и даже развязали опухшие руки – бежать из комнаты, куда его приволокли, можно было, только имея крылья, и его мучители могли не беспокоиться.

Бетонная клетка, пластиковый тазик вместо отхожего места в углу, запертая дверь. Ни окон, ни вентиляционных решеток, которые можно использовать. Ничего.

В комнату даже не заглядывали.

Один раз за день ему принесли миску с едой – кашу из злаков, сдобренную кусками желтоватого вонючего жира, и воду в грязной пластиковой бутылке. И то и другое пошло на «ура», Тим и сам не заметил, как слопал мерзкое варево и едва не вылизал тарелку, а потом запил свой обед мутноватой водой, но буквально через несколько минут он снова был голоден, как вольфодог, причем, мучительно, до колик голоден.

Конечно же, живя в Парке, Книжник не раз и не два пробовал отвар чарра и чувствовал на себе его действие, но дрянь, которой попотчевал его жрец, была сильнее во много раз и действовала совсем не так. Дурман не отпускал Тима уже несколько часов, и он ловил себя на том, что беспричинно хихикает и улыбается, глядя на серый бетон стены. Но все это было бы ерундой – и голод с жаждой, и дурацкие смешки, и ускользающие мысли, но эти несколько вдохов парализовали волю Книжника, заставили его быть покорным… И он понимал, что и в следующий раз все будет точно так же – флакон из синего стекла в грязных пальцах, глубокий вдох и покорность, полное подчинение чужой воле…