Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

— Лекарства сейчас дорогие. Деньги будут нужны — скажи.

Мать ухватилась за возможность поговорить по душам:

— Денег пока хватает. Ты понимаешь, что это у отца из‑за тебя? Живи как хочешь, мы тебе не указ. Но с отцом тебе под одной крышей сейчас нельзя. Он этого просто не переживет. Потом, наверное, все как‑нибудь образуется, но сейчас… Может, тебе комнату снять? Или квартиру?.. Ты же можешь себе это позволить?

— Могу, — ответила Варя. — Но это пока не входит в мои планы.

Вот и весь разговор. Бабушка вошла в кухню, налила воды — запить то ли мочегонное, то ли желчегонное. Она очень заботилась о своем пищеварении и вечно пила какую‑то дрянь, уверенная, что если настойка не поможет, то уж, во всяком случае, не навредит.

— Ну и гадость, — сказала Наталья Мироновна с удовольствием, и нельзя было понять — про настойку она говорит или про внучку. — Оставь ты ее в покое. Деньги не проси, а даст — не отказывайся. Главное — не зли. Сила в Варьке бесовская. Это я тебе точно говорю.

2

Однажды в парке я подслушала разговор. Впереди меня по мощеной тропинке шли две очень немолодые приятельницы (прямо скажем — старухи) и разговаривали сердечно. У одной из них была модная стрижка, шелковая юбка и туфли на тонких каблуках. Тропинка была мощеной, стройные ноги выбивали звонкую дробь. Вторая — в туфлях на толстой подошве, сказала:

— А все‑таки каблуки поднимают тонус. Они так хорошо цокают.

— Только позволь себе распуститься. Сразу запишут в бабушки, — отозвалась дама на каблуках. — А я хочу быть бабушкой только собственному внуку.

Теща Виктора Соткина, Наталья Мироновна, тоже носила каблуки, уточним — в восемьдесят шесть лет!

Есть такая притча: столетнего старца спрашивают, как он дожил до столь преклонного возраста и при этом великолепно сохранился? Тот отвечает: очень просто, я никогда не спорил.

— Так‑таки и никогда? — удивляется оппонент.

— Никогда.

— Ну, знаете, в это я не поверю. Дожить до ста лет, и при этом никогда не спорить!

— Однако, это именно так.

— Не верю. Так не бывает! Вы просто морочите мне голову!

— Спорил, спорил, спорил… — отозвался умный старец.

Хороший анекдот? Так вот — он не про Наталья Мироновну. Всю жизнь она только и делала, что спорила, спорила и ходила на каблуках, чтоб поднять жизненный тонус. Последнее ей было совершенно необходимо, потому что на ее долю, как и всему ее поколению, выпало много работать, пережить войну, писать письма на зону, хоронить близких, принимать убогий быт за благополучие и верить в светлое будущее.

Главным качеством этой королевны Лир и тещи на хлебах, как она теперь себя называла, была простодушная спесь, которая успешно маскировалась под чувство собственного достоинства. Старушка совершенно искренне почитала себя безгрешной, чем вызывала шутки, иногда обидные, от родственников и от соседей.

Рассказав анекдот, Наталья Мироновна, смеялась кокетливо и стреляла глазом, мол, про нее байка, а через минуту, забыв напутствия старца, опять начинала активно отстаивать свою точку зрения. А как иначе докажешь, что ты самая справедливая, самая добрая, заботливая и отзывчивая, самая, самая… Виктор Игоревич немедленно заводился, и Марина говорила устало: "Оставь ты ее в покое. Все равно она тебя уболтает. Этих стариков не переубедишь."

Наталья Мироновна переехала к дочери, когда муж, советский начальник и ярый партиец, умер после долгой и продолжительной болезни. Родной кров и сам город Тверь стал для Натальи Мироновны непереносим, все напоминало о недавней утрате. Марина сказала : "Мам, поживи у меня, а там видно будет". Ехала в Москву на месяц, а застряла навсегда. Как‑то само собой случилось, что в ее квартире в Твери поселился старший сын с семьей, а жить под одной крышей с невесткой Катей, и несправедливой и незаботливой — нет уж, увольте. А в Москве Варенька — девочка вежливая, смышленая, ласковая. Родители целыми днями на работе, кому же за внучкой смотреть, как не бабушке? Хорошая могла бы быть жизнь, если бы не демократия, язви ее в душу! Было государство — великий Союз, а стало прибежище бедности, воров и криминалитета.

Муж умер в первые годы перестройки, и Наталья Мироновна любила повторять : "Какое счастье, что Петя не увидел всего этого безобразия". Фраза эта давно была названа в семье "бабушкиным заклятием", то есть этим словам приписывалась мистическая сила, потому что Виктор Игоревич неизменно сатанел и тут же, багровея от крика, начинал кричать про язвы большевизма, ГУЛАГ и столь долгожданную свободу слова. Наталья Мироновна невозмутимо кивала в ответ — согласна, конечно, согласна. Все, что рассказало ей новое время, она поняла и приняла. Кроме того, она любила читать, и книги помогли ей сделать правильный вывод — большевизм есть зло.

Однако, если обратиться к высшему правосудию и мысленно положить на одну чашу весов демократию русского разлива, а на другую — прожитую при социализме жизнь, то высшее правосудие, то есть Бог, "затруднялось с ответом". Небесные весы начинали судорожно дергаться туда–сюда, и явно показывали, что если демократия и уничтожила кое–какие пороки предыдущего строя, зато добавила свои, не менее отвратительные. И соглашаясь со страстными призывами зятя, Наталья Мироновна продолжала прясть свою нитку:

— Вот ты говоришь — ложь. А мы честно жили. Потому что верили. Без веры человеку жить нельзя. Ты говоришь — советская нищета. То‑то ты сейчас в золоте купаешься. Это сейчас — нищета, а тогда мы жили поровну — и в счастье и в горе. И все у нас было: и квартира, и мебель, и дача…

— Мама, ну о каком "поровну" ты говоришь? — врывалась в спор Марина, она видела, что муж уже держится за сердце, — это у тебя была квартира, у других не было. И еще отец паек на заводе получал, и в отпуск ездил за государственный счет, и лечился в четвертом управлении…

— Конечно, мы имели преимущества, — строго замечала Наталья Мироновна. — У Пети пятьдесят лет партийного стажа. Когда продуктов не стало — уже при Горбачеве, он получал килограмм мяса сверх того, который давали по талонам. Мы хорошо жили. И дача — большое подспорье. Вот вы ленитесь на земле работать, а у нас было все свое — и помидоры, и