Пани царица - Елена Арсеньева

А беглецы тем временем искали спасения уже на Яике. Конечно,не у добрых людей, а у таких же лиходеев, государевых преступников, какими былии сами. Меж ними славился Треня Ус. К нему-то и кинулись было за спасением… датолько отчего ж почудилось Марине при виде этого светлоглазого лица, что попалаона не к спасителю, а к своему самому лютому ворогу?

– Ну какой же ты Димитрий? Ты не Димитрий. Ты – ИвашкаЗаруцкий, такой же вор и разбойник, как я! Вот она – да, она – Марина Юрьевна,ца-ри-ца…

Треня смачно сплюнул.

– А тебе не все ли равно? – ухмыльнулся Заруцкий,который понимал: ссориться с Треней им никак нельзя. Это ведь их последнееприбежище! У него пусть и в непочете, зато можно как-то отсидеться, прикинуть,что дальше делать. Вот кабы в Персию податься… – Хоть горшком называй, только впечку не сажай!

– Так оно, – кивнул Треня. – Только вот какоедело, пан атаман: про Димитрия ничего не скажу, царевым людям без разницы, естьон где на свете или нет, а касаемо тебя разосланы по стране грамоты: хвататьтебя и держать в оковах, об чем немедля известить власти. За это награду сулят,а коли кто известен станет как твой потаковник, того вместе с тобой на кол.

– Не пугай, сделай милость, – попросил Заруцкий сволчьей улыбкой. – Уж пуганые. Коли не хочешь приюта нам дать, уйдем оттебя, только дай нам лошадей – переволочься до Самары.

– Лошадей тебе? – задумчиво спросил Треня. –А это за что? За какие такие благодеяния я тебе должен способствовать? Откудаты знаешь, может, у меня к тебе счет есть великий, по которому я с тебя сейчасспрошу?

У Марины похолодели руки. Так вот оно что… Этот человек былобижен Заруцким! Быть может, Иван в своей бессмысленной, нерассуждающейжестокости, жертвой которой стало столько народу, убил отца или мать Трени? Какни зверообразен тот, как ни лют, но даже у лютого зверя есть отец и мать,братья и сестры. Небось были они и у Трени. Судя по имени, он был третьим сыномв своей семье. А что, если Заруцкий убил всех, кроме него?! Тогда месть егоможет быть ужасна!

Но, может быть, удастся умилосердить его, чтобы пожалелбедную женщину и ее сына? Ради Янека она готова на многое… даже расстаться сЗаруцким, даже его предать.

Оглянулась на сына, который устало поник на плечо измученнойБарбары; моляще посмотрела на Треню – и стиснула руки у горла:

– Ради Христа, ради Господа… ну коли атаман тебя чем-топрогневил, но за что меня, безвинную, караешь? Меня и маленство [80] мое?Отпусти… Избавь от беды! Помоги!

Треня мгновение в упор смотрел на нее своими чуть навыкатеголубыми глазами, потом улыбка медленно растянула его изрубленный рот, сделавлицо еще более пугающим:

– На атамана у меня злобы никакой нет, по мне, такпусть он сейчас идет восвояси… коли успеет скрыться до подхода государевыхлюдей. А вот ты жалобить меня брось, Марина Юрьевна! Пустое это. Напрасно это!Для тебя у меня не будет ни доброго слова, ни пощады.

Марина отшатнулась, не веря ушам.

Не будет для нее пощады?! Но почему? Что она ему сделала?Или это какой-то давний враг подослал к ней Треню?

Нет, не может быть, ведь они с Заруцким сами, по своей волеприплыли к яицкому атаману. За что же Треня ее ненавидит?

Недоумевающе оглянулась на Барбару, словно заподтверждением, – и вдруг увидела, что подруга, одной рукой придерживаяЯнека, другой чертит в воздухе кресты, словно изгоняя нечистую силу.

Вдруг затопали чьи-то торопливые шаги по крыльцу; в избуТрени ворвались два оборванных казака. Все обернулись к ним.

– Прибыли они, государь атаман! – возвестилневысокий, юркий казак. – И воевода, и стрельцы. Велено вести супостатов.

– Коли так, вяжите их! – махнул рукой Треня, ичетверо могучих мужиков навалились на Заруцкого, настолько ошеломленногопроисходящим, что он не сразу начал вырываться. И все, упустил миг – на плечиему насели еще двое, повалили, повязали, забили рот кляпом, чтобы не ревелстрашно, не проклинал черно.

Пронзительно закричал Янек, которого еще двое вырвали из рукБарбары, ну а сопротивляющуюся Казановскую свалили ударом кулака в лицо. Николаде Мелло с угрюмым достоинством сам завел руки за спину, позволив себя связать,уступив неодолимой силе.

Марина расширенными глазами смотрела на весь этот кошмар,все еще не веря происходящему. Но когда подошел к ней казак с петлей и сделовитым видом начал накидывать ей на шею, очнулась, оттолкнула его, рухнулана колени перед Треней Усом:

– Во имя Господа! Пощади!

– Пошла вон, – равнодушно ответил атаман, с высотысвоего огромного роста глядя на маленькую женщину, простертую пред ним вопрахе. – Помнишь ли, Марина Юрьевна, как ты мне сказала: «Пошел вон!»Помнишь ли?

– Нет, я ничего не помню! – простоналанесчастная. – Когда это было? Кто ты?!

– Когда, спрашиваешь? – хохотнул он. – Акогда я к тебе в ножки пал, отпустить жену мою Степаниду просил. Я тебя просил,теперь ты меня просишь. Ну, вспомнила теперь Егорку Усова? Так вот помни тыменя вовек!

Она только вздохнула – и повалилась без чувств. Так,беспамятную, ее и связали, и отнесли на прибывший струг воеводы Одоевского.

В середине девятнадцатого века в Коломне, в палатахмитрополита, среди картин, перевезенных из Москвы еще во время пожара 1812года, нашли портрет Филарета Романова в патриаршем облачении. Это был портрет ценный,ибо относился к числу немногих, писанных с натуры современником патриарха, а небыл создан волею воображения позднейшего художника. При внимательномрассмотрении обнаружили, что краска возле головы покоробилась и сквозь трещинысквозит вроде бы корона. И вскоре открыли, что под верхним слоем патриаршегопортрета скрывался другой, на котором Филарет был изображен в царскомоблачении, с порфирой на плечах, со скипетром в руках и надписью: «Феодор, царьвсея Руси».

Очевидно, Федор Никитич Романов, один из величайших щеголейи честолюбцев старого времени, тешил таким образом свое непомерное тщеславие.Именно его начальной волею из русской истории были выкорчеваны многие и многиетайны, связанные с именами обоих Димитриев и их жены Марины Мнишек, оставив наволю последующих поколений домыслы, более похожие на страшные сны о Смутномвремени.