Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил - Брайан Стивенсон

У нас есть выбор. Мы можем принимать свою человечность, что означает принимать свою надломленную природу и сострадание, которое остается нашей главной надеждой на исцеление. А можем отрицать свою надломленность, отречься от сострадания и в результате отринуть собственную человечность.

Я думал об охранниках, которые в этот самый час пристегивают Джимми Дилла ремнями к каталке. Я думал о том, что они тоже сломленные люди, пусть даже никогда сами в этом не признаются. Столь многие из нас стали боязливыми и гневливыми! Страх и жажда мести настолько обуяли нас, что мы отшвыриваем прочь детей, избавляемся от инвалидов и санкционируем тюремное заключение больных и слабых – не потому, что они представляют угрозу общественной безопасности или не способны к реабилитации, а потому, что думаем, будто так мы будем выглядеть крутыми и сильными, не такими сломленными. Я думал о жертвах насильственных преступлений и родственниках, потерявших любимых людей, и о том, как мы заставляем их снова и снова переживать боль и му́ку и возвращаем эти боль и муку преступникам, которых казним. Я думал о том множестве способов, которыми мы легализуем мстительные и жестокие наказания, о том, что мы позволяем своей виктимизации оправдывать виктимизацию других. Мы поддаемся грубому инстинктивному стремлению сокрушать тех из нас, чья надломленность наиболее очевидна.

Но наказание сломленных – когда мы отворачиваемся от них или убираем их с глаз долой, – лишь гарантирует, что они останутся сломленными, как и мы сами. Вне нашей взаимной человечности никакой целостности и здоровья не существует.

Я часто вел трудные разговоры с клиентами, которые испытывали трудности и отчаяние в связи со своим положением, – отчаяние, вызванное тем, что сделали они, что сделали с ними, что привело их к моментам боли. Каждый раз, когда ситуация становилась особенно тяжелой и люди начинали сомневаться в ценности своей собственной жизни, я напоминал им, что каждый из нас есть нечто большее, чем наш наихудший поступок. Я говорил им, что если человек солгал, то этот человек – не только лжец. Если он забрал чужую собственность, то он не только вор. Даже если он кого-то убил, он не только убийца. Я говорил себе в тот вечер то, что годами говорил своим клиентам. Я не только надломлен. Более того, есть сила, и не только физическая, в том, чтобы понимать свою надломленность. Ибо принятие своей надломленности создает необходимость и желание милосердия, и, возможно, соответствующую потребность проявлять милосердие. Ощущая чужое милосердие, учишься тому, что трудно усвоить иным способом. Видишь то, чего иначе не увидел бы; слышишь то, что иначе бы не услышал. Начинаешь распознавать человечность, которая живет в каждом из нас.

И вдруг я ощутил прилив сил. Я начал думать о том, что случилось бы, если бы мы все просто признали свою надломленность, если бы признали свои слабости, потребности, предрассудки, страхи. Может быть, если бы мы это сделали, нам не понадобилось бы убивать тех надломленных, которые убили других. Может быть, мы стали бы старательнее искать способы позаботиться об инвалидах, жертвах насилия, запущенности и травм. У меня возникла мысль, что если бы мы признали свою надломленность, то не смогли бы больше гордиться массовым тюремным заключением, казнями людей, своим намеренным безразличием к самым уязвимым.

Учась в колледже, я устроился подрабатывать музыкантом в негритянской церкви в бедном районе Западной Филадельфии. В определенный момент службы я играл на органе, после чего начинал петь хор. Священник вставал, широко простирал руки и говорил: «Дай мне услышать радость и веселие, и возрадуются кости, Тобою сокрушенные»[17]. Я не мог вполне оценить эти его слова до того вечера, когда был казнен Джимми Дилл.

Я имел честь познакомиться с Розой Паркс, когда перебрался в Монтгомери. Время от времени она приезжала туда из Детройта, где жила постоянно, чтобы повидаться с любимыми подругами. Одной из этих подруг была Джонни Карр. Мисс Карр подружилась со мной, и вскоре я узнал, что она – настоящая стихийная сила: харизматичная, мощная и вдохновляющая. Во многих отношениях именно она была истинным архитектором «автобусного бойкота» в Монтгомери. Она занималась организацией людей и транспортных перевозок во время бойкота, приложила массу усилий, чтобы сделать его первой успешной акцией современного движения за гражданские права и стала преемницей Мартина Лютера Кинга-младшего в качестве президента Ассоциации улучшения Монтгомери. Когда мы познакомились, ей было уже под восемьдесят.

– Итак, Брайан, – заявила она, – я буду время от времени звонить тебе и просить сделать то-то или то-то, и когда я попрошу тебя что-то сделать, ты будешь отвечать – «да, мэм». Договорились?

Я хмыкнул… и сказал:

– Да, мэм.

Порой она звонила, просто чтобы узнать, как дела, а иногда брала меня с собой, когда в городок приезжала Роза Паркс.

– Брайан, Роза Паркс приезжает в город, и мы встречаемся с ней в доме Вирджинии Дарр, чтобы поговорить. Хочешь приехать и послушать?

Когда мисс Карр звонила мне, она хотела, чтобы я приехал куда-то либо «поговорить», либо «послушать». Всякий раз, как Паркс бывала в городе, меня приглашали «послушать».

– О да, мэм! Я с удовольствием приеду и послушаю, – всегда отвечал я, подтверждая, что понимаю, какая роль меня ждет по приезде.

Мисс Паркс и мисс Карр встречались дома у Вирджинии Дарр. Мисс Дарр тоже была видной личностью. Ее муж, Клиффорд Дарр, был поверенным, который представлял Мартина Лютера Кинга все время, пока тот жил в Монтгомери. Мисс Дарр и в свои девяносто с гаком была готова противостоять несправедливости. Она часто просила меня сопровождать ее в разные места или приглашала к себе на ужин. EJI начала снимать в ее доме жилье для наших студентов-практикантов и сотрудников на летнее время, когда она была в отъезде.

Когда я приезжал к миз Дарр, чтобы послушать этих трех потрясающих женщин, Роза Паркс всегда очень по-доброму и великодушно обращалась со мной. Годы спустя я порой встречал ее на мероприятиях в других штатах и всякий раз проводил с ней немного времени. Но в основном мне просто ужасно нравилось слушать, как она беседует с мисс Карр и мисс Дарр. Они говорили – и не могли наговориться. Они смеялись, рассказывали истории и были живым свидетельством того, чего можно добиться, когда люди готовы подняться (или, наоборот, сесть и не вставать – как делала мисс Паркс). Их беседы всегда были оживленными. И даже после всех великих дел, которые они уже успели совершить в жизни, их внимание всегда сосредотачивалось на том, что еще планировалось сделать для борьбы за гражданские права.