Жена путешественника во времени - Одри Ниффенеггер

Мы в постели. Сейчас только полдевятого вечера, а я уже вымоталась. Лежу на боку, живот как полуостров, лицом к лицу с Генри, который подпирает рукой голову. Между нами на кровати книга.

– Мысли есть? – спрашивает он, листая страницы.

– Джейн,– отвечаю я.

– Джейн? – Он кривится.

– Я называла всех своих кукол и плюшевых зверей Джейн. Всех до единого.

Генри поднимает глаза.

– Это означает «Дар Бога».

– Подходит.

– Давай выберем что-нибудь попроще. Как насчет Иретты? Или Джоротты? – Он пролистывает страницы. – Вот хорошее имя: Лулолула. По-арабски – это жемчужина.

– Как насчет Жемчужины? Перл?

Я представляю себе ребенка в виде гладкого радужного белого шарика.

Генри находит имя в списке.

– Так. «(Латинское). Возможно, вариант "перулы", то есть наиболее ценный продукт заболевания».

– Фу. Да что с этой книгой?

Я беру ее у Генри и шутки ради смотрю «Генри (прагерманское). Хозяин дома, глава племени».

– Давай посмотрим Клэр,– смеется он.

– «Одно из возможных написаний имени Клара (латинское). Прославленная, яркая».

– Здорово, – говорит Генри. Я наугад открываю страницу:

– Филомела?

– Мне нравится,– говорит Генри.– Но вот с уменьшительным придется туго. Фили? Мел?

– «Пирина (греческое). Рыжеволосая».

– А если не рыжеволосая?

Генри протягивает руку через книгу, берет прядь моих волос и засовывает себе в рот. Я вытаскиваю их и забрасываю волосы за спину.

– Я думала, что мы знаем о ребенке все, что только можно, – говорю я. – Кендрик, конечно, сделал тест на цвет волос?

Генри забирает у меня книгу.

– Изилт? Зоя? Зоя мне нравится. Имя больших возможностей.

– Что оно означает?

– «Жизнь».

– Да, отлично. Пометь его как вариант.

– Элиза,– предлагает Генри.

– Элизабет.

– Аннет,– неуверенно предлагает Генри.

– Люси.

– Нет, – твердо говорит Генри.

– Нет,– соглашаюсь я.

– Нам нужно что-то чистое, нетронутое. Чистая доска. Давай назовем ее Табула Раса.

– Или Титановая Белая.

– Бланш, Бланка, Бьянка…

– Альба,– говорю я.

– Как герцогиня?

– Альба Детамбль. – Когда я произношу это имя, оно словно перекатывается во рту.

– Мило, и с уменьшительными проблем не будет… – Генри пролистывает книгу. – «Альба (латынь). Белая (прованс). Рассвет». Хм.

Он резко выбирается из кровати. Я слышу, как он что-то ищет в гостиной; возвращается через несколько минут с первым томом «Оксфордского энциклопедического словаря», большим словарем «Рэндом Хауз» и первым томом моей старой потрепанной энциклопедии «Американа», от «А до Америки».

– «Песни о рассвете провансальских поэтов… посвященные их возлюбленным. Réveillés, à l'aurore, par le cri du guetteur, deux amants qui viennent de passer la nuit ensemble se séparent en maudissant le jour qui vient trop tôt; tel est le thème, non moins invariable que celui de la pastourelle, d'un genre dont le nom est emprunté au mot alba , qui figure parfois au début de la pièce. Et régulièrement à la fin de chaque couplet, où il forme refrain»[91]. Как грустно. Давай попробуем «Рэндом Хауз». Тут получше. «Белый город на холме. Крепость».

Он сбрасывает «Рэндом Хауз» с кровати и открывает энциклопедию.

– «Алчный», «Алый», «Алыча»… вот, «Альба».– Начинает просматривать статью. – «Группа сейчас не существующих городов в древней Италии». И «Герцог Альба».

Я вздыхаю и поворачиваюсь на спину. Ребенок шевелится. Наверное, она спит. Генри возвращается к изучению «Оксфордского энциклопедического словаря». «Алфил». «Алхимик». «Армадилл». «Бабасу».

– Господи, что только теперь не печатают.

Он просовывает руку мне под рубашку, медленно пробегает пальцами по моему раздутому животу. Ребенок пинается, сильно, попадает как раз по его руке, и он замирает, глядя на меня в изумлении. Руки пробегают по телу, изучая такие знакомые и незнакомые рельефы.

– Сколько Детамблей здесь уместятся?

– Ну, еще для одного место всегда найдется.

– Альба, – тихо говорит он.

– Белый город. Неприступная крепость на белом холме.

– Она такая и есть.

Генри стаскивает с меня трусики, через колени, по лодыжкам. Отбрасывает их и смотрит на меня.

– Осторожно… – говорю я.

– Очень осторожно, – соглашается он, стаскивая с себя одежду.

Я чувствую себя такой огромной, как континент в море подушек и одеял. Генри наклоняется ко мне сзади, движется по мне, изучает меня языком, словно исследователь, наносящий на карту значки.

– Медленнее, медленнее, – боюсь я.

– «Песня, которую поют на рассвете трубадуры…» – шепчет он, входя в меня.

– «…своим возлюбленным»,– отвечаю я. Глаза закрыты, и я слышу Генри как будто из соседней комнаты:

– Вот так. Да. Да.

16 НОЯБРЯ 2011 ГОДА, СРЕДА

(ГЕНРИ 38, КЛЭР 40)

ГЕНРИ: Я в галерее сюрреализма Института искусств в Чикаго, в будущем. Я не совсем одет; все, что раздобыл из гардероба, это длинное черное зимнее пальто и брюки из ящика охранника. Удалось найти обувь, обычно это самое трудное дело. Думаю, нужно украсть бумажник, купить футболку в магазинчике при музее, пообедать, посмотреть картины и потом выйти из здания в мир магазинов и гостиничных номеров. Понятия не имею, в каком времени я оказался. Но не слишком далеко: одежда и прически здесь не очень отличаются от 2001 года. Я одновременно рад этому небольшому путешествию и расстроен, потому что в моем настоящем Клэр в любой момент может родить Альбу, и я ужасно хочу быть там, но, с другой стороны, это очень резкое перемещение в будущее, такое бывает нечасто. Я чувствую себя сильным и уверенным, это здорово. Тихо стою в темной комнате, полной освещенных коробок Джозефа Корнелла[92], наблюдая за группой школьников, идущих за учительницей, у них в руках табуретки, на которые они послушно садятся, когда она велит им остановиться.