Специальный агент высших сил - Алексей Зубко

— В одни не поместятся, — заметил Добрыня, окинув взглядом стоящие бок о бок бочки.

— Повезем на трех, — решил я. О чем и сообщил конюху, проорав распоряжение во весь голос. Это дабы не утруждать уставшие ноги.

Окинув взглядом три поданные тройки, я задумчиво почесал потылицу: и как разместить в них четыре бочки?

В итоге непродолжительного размышления я решил положить две бочки в те сани, которыми буду править сам. Добрыня весит раза в полтора больше меня, а Дон Кихот, хотя и вдвое легче, но не расстанется с новенькими доспехами, благодаря которым обгоняет в весе не только меня, но и былинного богатыря.

— Но, пошли, залетные!

Лошадки резво рванули вперёд, поднимая снежную взвесь и весело звеня бубенчиками.

Следом с веселым лаем бросился Пушок, всем своим большим собачьим сердцем радуясь нашему возвращению. Ухватив его за холку, я втянул пса в сани (кобылки справные — выдюжат) и взъерошил ему шерсть на загривке.

Увидав наш кортеж, какой-то малец взобрался на плетень и закричал приветствие. Радостно да звонко.

Пролаял в ответ Пушок. Замахал руками Дон Кихот, заставив меня напрячься: а как выпадет на полном ходу? Свистнул молодецки Добрыня. Я тоже что-то прокричал.

А кони уже мчат дальше, дальше и дальше…

Тепло под медвежьей шубой, не продувает. Еще и пес прижался горячим боком. Романтика… Хотя и несколько мещанская, со всеми удобствами.

На ночь остановились в придорожном заведении, а с утра пораньше вновь отправились в путь. И к обеду были на месте.

Издали заметив клубящиеся над гигантской головой облачка пара, я закрутил головой в поисках каменной троллихи. Но ее нигде не видно. Ну да ладно, может, вернется, пока мы ее кавалера живой водой отпаивать будем. Главное, чтобы он нас за это потом не отблагодарил хорошим похлопыванием по плечу, что при его размерах будет не просто фатально, а и мокрого места не оставит.

— Эй, Святогор! — откопав ухо великана, прокричал я. — Подъем!

Сперва мне показалось, что мой крик пропал втуне, но вот холм дрогнул. С него начал слоями осыпаться снег, наконец он чихнул, породив небольшой ураган, впрочем, обошедший нас стороной (сани мы оставили сзади него — научены горьким опытом). Вздохнув печально, он поднял ресницы.

Нас накрыла снежная лавина.

Отряхнув с головы снег, я отступил на пару шагов и взмахнул руками.

— Здравствуй, Святогор!

— Это вы, — вздохнул он. — И что ж вам всем не спится?

— Мы тебе воду живую привезли.

— Зачем?

— Ты ее выпьешь и станешь здоровым.

— А зачем?

— То есть… — растерялся я.

— Ушла она, — вздохнул богатырь. — Сманил ее нерусь волосатый.

Дон Кихот как-то странно посмотрел на меня и спросил:

— Почто нечистый богатыря обидел? Зачем деву его сманил?

— Дык… — растерялся я. — Ты думаешь это был мой черт?

— А кто еще?

— Да на что ему троллиха сдалась… Святогор, а он какой из себя?

— Волосатый…

Обвинительный взгляд благородного идальго.

— …морда наглая, глазки маленькие, нос плоский, с хвостом…

После каждой характеристики Дон Кихот повторял свой жест.

— …огромный.

— То есть как огромный? — растерялся идальго. — Ну, да если сидеть по шею в земле, так кто угодно великаном покажется…

— Да у Святогора прыщик больше, чем мой «ангел-хранитель».

— Он ростом с мою ненаглядную. — В глазах богатыря заискрились капельки влаги. — И зовут не по-нашему… Кинг-Конг.

— Кинг-Конг?

— Кажется, так, — подтвердила голова, вызвав небольшие землетрясения. Уже второй раз на протяжении беседы я повалился на снег.

— Так он же обезьяна… — скривился я. — Только большая. Ну и, может, немного красивее.

— А что еще женщине нужно?

— Да… — Задумавшись каждый о своем, мы несколько минут молчали, но я начал замерзать, и мои мысли вернулись в более практичное русло.

— Не стоит так расстраиваться. Найдешь ты себе деву во сто крат лучше.

— Где?

— А мне почем знать? — удивился я. И философски заметил: — Русь-матушка-то велика — найдешь. А пока открывай рот пошире — поить будем.

Спасибо, Господи, за то, что избрал материалом для создания женщины ребро — их у меня много, — а не то, что у меня одно.

Адам

Лето на дворе.

Воздух полон ароматов зреющих груш и яблок, душистого разнотравья и едва уловимой свежести хвои, которую ленивый ветерок доносит из соснового бора.

Благодать.

Но вместо того чтобы наслаждаться покоем и уютом, я, словно кролик с батарейкой в одном месте, мечусь вдоль сарая, в тысячный раз меряя двор шагами.

Восемьдесят пять в одну сторону и девяносто три обратно. Это из-за того, что когда я иду обратно, то солнце светит мне прямо в глаз, и я инстинктивно ускоряю шаг, естественно, делая его мельче.

На крыше сарая, опустив головы на скрещенные лапы, лежат Пушок и Рекс, следящие за моим мельтешением одними глазами. Туда-сюда…

На завалинке пристроились и о чем-то переговариваются Добрыня и мой на одну вторую ангел-хранитель и на такую же долю бес-искуситель. Они время от времени призывают меня к спокойствию и приглашают посидеть рядом с ними.

Я лишь отмахиваюсь. Разве тут усидишь?

Из дома доносится женский крик, в происхождении которого я не сомневаюсь. Он может принадлежать лишь Ливии. Вздрогнув, я ускоряю шаг, до судорог сжав нервно дрожащие пальцы в кулак.

Тик-так, тик-так — пульсирует кровь в висках.

Снова крик. И перекрывающие его возгласы…

Дверь распахнулась и на крыльцо вышла бабка-повитуха.

— Ну что папаша, поздравляю!

Замершее сердце срывается вскачь, в ушах звенит, перед глазами пелена…

Вслед за повитухой на крыльце появляется Лада с кричащим свертком в руках.

— Девочка, — сообщает она, улыбаясь мне.

Вслед за ней выходит Леля. С таким же свертком:

— Мальчик!

Приблизившись к ним, я смотрю на маленькие сморщенные лица, чувствуя слезы. Не очами — сердцем. И это так приятно.

— А мамаша пускай пока полежит, отдохнет, — распоряжается бабка-повитуха, моргая красными, как у кролика-альбиноса, глазами.

— Занесите их в дом, а то замерзнут.