Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков

Тем временем Флэнаган то ли вошла во вкус администрирования, то ли все больше и больше нервничала. Спектакль «Судебный запрет» она назвала «дурной журналистикой и истеричным театром».

После прогона «аграрного» спектакля Флэнаган, по словам Лоузи, назвала его «абсолютно коммунистической пропагандой» и попыталась убить «Газету», упредив тех, кто считал коммунисткой ее саму.

Морис Уотсон, Артур Арент и я сказали ей: «Или мы начинаем через три дня, как решили и как объявили, или мы трое подаем в отставку – и обнародуем причины нашей отставки: ваше вмешательство и противоположность наших и ваших политических предпочтений». Нам позволили приступить, и это был чудесный вечер, первый спектакль Федерального театра в зоне Бродвея. В зале, естественно, была Элеонора Рузвельт; мэр Ла Гуардия; очень левый нью-йоркский депутат Маркантонио; коммунистический вождь Эрл Браудер. Везде кишели тайные агенты, и еще в тот же самый день происходило собрание «Американского легиона». Ветераны устроили манифестацию и атаковали зал, и полиция их отбросила [только] потому, что там находились такие люди. Потом кто-то сломал пульт управления светом, очень навороченный и очень дорогой. В общем, конфликт материализовался. Многие работали над спектаклем, вероятно, не соглашаясь с его посланием, но были счастливы участвовать в нем, и саботажа у нас больше не случалось. В нас целились только насмешками и при случае яйцами и другими метательными снарядами. – Лоузи.

* * *

Приключения оперы Блицстайна «Колыбель будет качаться» – героический скандал, в одночасье вошедший в легенду, и великолепная кульминация ФТП.

Блицстайн был почти святым. Он столь тотально и безмятежно верил в Эдем, который ждал нас всех по ту сторону революции, что говорить о политике с ним было совершенно невозможно. ‹…›. Когда он входил в комнату, свет становился ярче. Он был снарядом, ракетой, устремленной к одной цели, и этой целью была его опера – он почти поверил, что одно ее исполнение станет сигналом к началу революции. – Орсон Уэллс.

В ноябре 1934-го 29-летний Блицстайн оказался примерно в той же ситуации, что Хьюз в Японии, но случилось это в демократичнейшей Бельгии. Коммунистом он станет только в 1938-м. Но сын банкира-социалиста, сноб и проповедник искусства для искусства, не сойдясь характерами с Шенбергом, у которого недолго, но учился, уже выбрал стезю «пролетарского композитора» и посвятил музыкальную пьесу «Приговоренные» (1932) Сакко и Ванцетти. Открытый гомосексуал, он в 1928-м женился на Еве Гольдбек, критике и переводчице Брехта, зарабатывавшей на жизнь обзорами для MGM европейского кино.

Заглянув на IV Съезд бельгийских комсомольцев, они возвращались поздним вечером домой с охапками агитационных брошюр. Засмотрелись в окно булочной, тут подошли полицейские. Проверка документов. Отсутствие регистрации. Ночь за решеткой. Наутро явился шеф службы безопасности – «ревущий бык». Особенно его бесила фамилия композитора, которую он склонял на все лады. Блицстайн не подозревал, насколько юдофобия бесстыдно официозна в уютной, но католической Бельгии, где коммунисты уже лет десять как заседали в парламенте.

Американцам отказали во всех их просьбах: удостовериться, что они не лгут, уверяя, что подали документы на регистрацию; вызвать консула; наконец, хотя бы забрать вещи из дома. Прямо из полиции их отконвоировали на вокзал и усадили в парижский экспресс. Только сотрудникам посольства США во Франции удалось вызволить часть конфискованных вещей, включая нотные рукописи.

К созданию оперы Блицстайна подтолкнула личная трагедия. Все личные трагедии красных были и трагедиями общественно-политическими. Вот и агонию Евы Гольдбек, жены, друга, единомышленника, последней женщины, с которой был близок композитор-гомосексуал, делали еще более мучительной идейные конфликты.

В 1935-м редакция New Masses, где Ева писала о литературе, решила публиковать обзоры исключительно «политически значимых» книг и вернула ей уже принятые тексты. Издательство «Саймон и Шустер» отвергло «Музыку для нас», лелеемый ею «первый марксистский обзор европейской и американской музыки XX века». Не был опубликован при ее жизни и автобиографический роман «Разорванный круг»: перед смертью она держала корректуру одной из глав, названной «Времени больше не оставалось».

Ева прекратила есть, только пила кофе и алкоголь, только бесконечно курила, заходясь в приступах кашля. Она то ложилась в больницы, то уходила из них. Марк то пытался найти для них тихий уголок, то уезжал по своим музыкальным делам. 26 мая 1936-го 34-летняя Ева умерла от нервной анорексии. Это она познакомила мужа с Брехтом, и именно к Брехту он пришел излить горе, под тяжестью которого написал песню «Монетка под ногами» – жалобу умирающей с голоду проститутки.

Выслушав ее, Брехт заметил: «Почему бы вам не написать пьесу о всех формах проституции – о проституировании прессы, церкви, судов, искусства, всей системы?»

Сказано – сделано: быстро (за пять недель) и, естественно, в духе брехтовской поэтики. Место действия «Колыбели» – «Стилтаун, США», «город стали», на корню купленный Мистером Мистером, ведущим войну на истребление с профсоюзным вожаком Форманом. О «колыбели» поет именно Форман, брошенный в тюрьму за подстрекательство к бунту. Подразумевается колыбель грядущей революции, но образ восходит к строке Уитмена: «И вечно будет колыбель качаться», и, естественно, к сквозному образу «Нетерпимости». Эпизоды вековечной человеческой жестокости – от гибели Вавилона до осуждения на смерть забастовщика – связывали воедино планы с женщиной, укачивающей ребенка.

Опера начиналась с ареста голодной проститутки Молли за то, что она не дала полицейскому, а заканчивалась народным восстанием. Флэшбэки каталогизировали формы социальной проституции. Священник благословлял войну во имя прибылей сталелитейных магнатов. Редактор газеты развязывал травлю профсоюза. Скрипач Яша ублажал слух Миссис Мистер. Врач лжесвидетельствовал, что погибший по вине хозяев рабочий был пьян. Наемник подкладывал бомбу в машину иммигранта-активиста.

Флэнаган с энтузиазмом приняла «Колыбель». За постановку с не меньшим энтузиазмом взялись 22-летний гений Орсон Уэллс и Джон Хаузман, шеф подразделения классического театра ФТП. Хаузман, которого актер Норман Ллойд сравнивал с Дягилевым, собственно говоря, открыл Уэллса: он продюсировал его «Вуду Макбета» в гарлемском театре «Лафайет» 14 апреля 1936-го.

«Макбет» – это уже был знатный скандал.

Чаще всего неграм достаются роли старых дядюшек или мамаш с цветными носовыми платками, обжирающихся арбузами негритят и т. п. Так что мы решили найти нечто иное, чтобы дать неграм возможность показать, на что они способны в классических спектаклях.

Уэллс перенес действие на Гаити времен Анри Кристофа. Шекспировских ведьм заменили жрецы вуду, выписанные, по уверению Уэллса, даже не с Гаити, где настоящих ведьмаков извели, а с африканского Золотого берега. Верить Уэллсу нельзя, можно только восхищаться.

Во главе труппы стоял карлик с золотыми зубами. Я так и не узнал его африканского имени, все мы называли его Джазбо. На каждом из его золотых зубов было по алмазу, и он единственный ‹…› хоть чуть-чуть говорил по-английски. ‹…› Общение других представителей группы ограничивалось барабанным боем. ‹…› Как-то раз Джазбо подошел ко мне и потребовал двенадцать живых козлов. ‹…› «Козлы, черные козлы для дьявольского барабанного боя». ‹…› Так как спектакль получал государственную субсидию, мы должны были заполнить соответствующее требование в трех экземплярах, ведь не могли же мы просто отправиться на розыски двенадцати живых козлов. Можете себе представить реакцию Вашингтона!