Наследник из Калькутты - Роберт Штильмарк

Помню, поздним вечером я вернулся в Ченсфильд из конторы Томпсона под свежим впечатлением открывшейся мне тайны. Моя годовалая дочь спала в колыбельке рядом с постелью матери. Я заговорил с женой таким страшным шепотом, что бедняжка Мери вскочила, споткнулась о колыбельку, и дитя расплакалось. Жена прижала ребенка к себе, и я опомнился.

Без обиняков я открыл ей все, что услышал от Томпсонов, не умолчав и о роли ее отца. Мери тут же начала собирать вещи и одевать ребенка. Бледная и решительная, она сказала мне, что оставляет этот дом навсегда. Утром мы переехали в гостиницу «Белый медведь», и Мери послала записку Томасу Мортону: «Отец! Передо мною и моим мужем открылась истина, искаженная в вашей постыдной рукописи. Мы навсегда покинули Ченсфильд. Прощайте. Мери».

Я немедленно отправился к капитану Брентлею и потребовал отставки. Тон мой был столь решительным, что я получил согласие сразу. Брентлей понял — случилось нечто серьезное, и отговаривать меня не стал. Злополучный Мортон, получив записку дочери, не посмел нас разыскивать. Мы больше его не видели, так же как и Грелли... Семью я перевез во Францию, нанял для нее домик в окрестностях Руана, а сам верхом отправился через всю Францию в Тулон, чтобы с первым попутным судном отплыть из этого порта в Пирей. Вели меня туда, как вы, конечно, догадываетесь, самые неотложные заботы о семье капитана Бернардито.

Рассказчик замолчал и вынул из кармана пустую трубку. Когда он полез в карман за табакеркой, Мюррей остановил его и протянул красивый кожаный кисет, украшенный красным индейским узором, — подарок вождя шауниев, Горного Орла. Уэнт с интересом осмотрел шитый бисером узор и неторопливо набил трубку. Угольком из камина он зажег ее и пустил к потолку колечко душистого дыма.

— Превосходно! — заявил он. — Не хуже турецкого и покрепче! Вижу, что по части табака ваши друзья-индейцы действительно молодцы!.. Итак, господа, не стану утомлять вас подробностями, каким образом дошла до лжевиконта весть о том, что где-то в Пирее растет маленький сын капитана Бернардито Луиса. Весть эта сильно взволновала злодея, ибо в лице мальчика рос мститель, знавший от Фернандо Диаса, чьи руки обагрены в крови Бернардито. Грелли услыхал об этом мальчике благодаря целой цепи случайностей: моя Мери пооткровенничала с отцом, тот сразу уведомил Грелли. Самозванец посоветовался с Паттерсоном... Ну, а этот, на наше счастье, проболтался Томпсонам о мерах, какие намерен был предпринять лжевиконт... Конечно, это были обычные меры для Грелли: он решил послать в Пирей своего доверенного Каррачиолу с заданием разыскать и уничтожить мальчика. Простите, синьора Луис, что я так открыто говорю об этих ужасных вещах. Мне об этом рассказали Томпсоны, когда я сообщил им, что намерен поискать счастья в Голубой долине. Они от души пожелали мне обрести это счастье, поручили доставить вам пакет Фернандо Диаса и посоветовали поторопиться в Пирей, если я принимаю к сердцу судьбу маленького Диего. Разыскать и доставить мальчика в Голубую долину я давно обещал вам, мистер Мюррей, еще в письмах из Англии, но мне долгое время не удавалось узнать пирейский адрес синьоры Эстреллы. Получив у Томпсонов пакет от Фернандо, я с радостью увидел этот адрес на конверте... К счастью, агентам Грелли он не был известен!

Итак, прибыв в Пирей, я прежде всего осмотрелся в порту. К большой своей тревоге, я сразу увидел знакомую корму шхуны «Удача». Но оказалось, что судно Каррачиолы лишь накануне бросило якорь в Пирее, и это несколько успокоило меня.

Я благополучно миновал стоянку шхуны, не будучи узнан с нее никем, и пошел в город, расположенный на склонах гор. Впрочем, синьора Эстрелла может гораздо лучше меня описать живописный порт древней столицы эллинов, ныне жестоко страдающей под турецким игом. Местонахождение дома купца Каридаса я выяснил еще в порту, у полицейского чиновника.

Дом купца находился далеко от гавани, по дороге в Афины. Я отправился туда уже под вечер, в наемном фаэтоне. Разумеется, по дороге я тщательно рассматривал остатки «длинных стен» и в каждом битом черепке предполагал реликвию Перикловой эпохи. Очень скоро я, однако, заметил, что от самой окраины Пирея следом за моим экипажем едет на муле какой-то маленький человек в турецкой феске. «Если это переодетый полицейский, — подумал я, — то мне нечего опасаться осложнений: турецкие власти в Греции благожелательно относятся к британским офицерам». Поэтому я и не пытался ускользнуть от моего непрошеного спутника. Каррачиола не знал о связи семьи Бернардито с купцом Каридасом, и мелькнувшую было мысль о том, что за мною следит агент Грелли, я отбросил. Однако мой возница частенько поглядывал назад на трусившего рысцою всадника на муле, и заметно нервничал. Едва добравшись до предместья, извозчик поглубже спрятал полученные деньги, огляделся по сторонам и галопом погнал лошадей в гору. Видимо, у него были свои взгляды насчет безопасности греческих больших дорог!

Уже в сумерках я отыскал нужный мне дом и постучал в закрытый ставень. Дом был окружен постройками, изгородями и кустами виноградника, так что человечка на муле я потерял из виду. На мой стук долго никто не отвечал. Наконец ставень приоткрылся, и какая-то старуха, толстая и растрепанная, выглянула из окна. Она быстро проговорила несколько слов, которых я не понял, и уж было закрыла окно, но я в отчаянии ухватился за ставень и просто назвал имя синьоры Эстреллы. Тогда старуха засветила свечу и поднесла ее к окну. В глубине комнаты я успел разглядеть клетку с мартышкой. Старуха, видимо, не прониклась доверием к моей особе, ибо замахала руками, произнесла что-то длинное и решительно захлопнула окно. В доме все стихло. В полной темноте я сделал несколько шагов и наткнулся на что-то теплое и мохнатое. Вздрогнув от неожиданности, я отдернул руку, но тут же расслышал глубокий вздох вместе с хрустом челюстей, пережевывавших жвачку; нетрудно было сообразить, что передо мною лежит мул моего преследователя.

Размышляя, куда же мог деваться наездник, я стоял около животного, как вдруг во дворе хлопнула дверь и послышались приглушенные голоса. В одном из них я узнал голос старухи, другой мог принадлежать только подростку. Говорили они по-гречески, причем подросток подбирал слова с трудом. Я уловил два слова из их разговора, но эти два слова — «синьора» и «Марсель» — заставили меня насторожиться.

Вскоре я расслышал в темноте шаги, и маленькая фигурка приблизилась ко мне. Подошедший пинком толкнул мула, побуждая его встать, и при этом издал мальчишеским голосом чисто англо-саксонское междометие с поминанием рук, ног и крови предков! Я сразу почувствовал в этом юноше земляка. В темноте он что-то приторачивал к седлу, вроде ящика или клетки, и после долгих усилий взобрался наконец на спину упрямого животного. Брыкаясь и фыркая, мул попытался сбросить седока. Я шагнул вперед, схватил мула под уздцы и хотел было заговорить, но в тот же миг сноп огня ослепил меня, пистолетный выстрел сбил с головы шляпу и рванувшийся мул опрокинул меня на землю. Через мгновение его дробный топот уже слышался на дороге.

«Сегодня мне чертовски везет», — заключил я и, отыскав свою шляпу, побрел к городу. На пути мне иногда казалось, что какие-то тени то приближаются, то удаляются от меня. Болел ушиб, да и пуля, пролетевшая на дюйм от лба, несколько вывела меня из душевного равновесия. Поэтому я приписал эти смутные видения своему расстроенному воображению. Только на самой окраине Пирея меня обогнали два человека в плащах.