Екатерина Дашкова - Александр Воронцов-Дашков

Осенью Дашкова покинула Петербург навсегда и вернулась в Троицкое. Английский путешественник Реджинальд Гербер описал ее во время царствования Александра I. Она все еще носила то же пальто и звезду, что и в Коротове, выражая тем самым сохранившееся ощущение внутренней ссылки: «Она, конечно, потеряла свою былую красоту, но все еще сохраняла свои причуды; ее обычная одежда — это мужское длинное пальто и ночной колпак, а также звезда»[701]. Дашкова, однако, не собиралась сидеть и ждать конца своих дней. Последнее десятилетие ее жизни было также и наиболее продуктивным; она заново прошла всю свою жизнь в автобиографии — главном достижении ее литературной карьеры. За некоторое время до этого члены Российской академии пригласили ее вновь возглавить академию, а непременный секретарь, выдающийся академик И. И. Лепехин, написал приглашение. В ответном письме, полученном в академии 25 мая 1801 года, Дашкова отклонила предложение, ссылаясь на слабое здоровье, и почти сразу этот пост занял А. А. Нартов[702]. Дашкова, однако, решила укрепить свой собственный, индивидуальный голос, вернувшись на общественную арену посредством «Записок» — ее истории (Mon histoire[703]).

В последнее десятилетие своей жизни, которое соответствовало первому десятилетию нового века, Дашкова жила летом в своем поместье, а весной и осенью и зимой — в Москве. Визит сестер Марты и Кэтрин Вильмот на некоторое время омолодил Дашкову, отвлек ее от одиночества и чувства приближающегося конца. Они были англо-ирландскими кузинами Кэтрин Гамильтон и старшими дочерьми Эдварда Вильмота из ирландского Корка, с которым Дашкова встречалась в Англии в 1776 году и еще раз в 1780-м. Когда их брат умер, Кэтрин Гамильтон уговорила их посетить ее дорогую старую подругу Дашкову в России. В июне 1803 года, несмотря на войну между Францией и Британией, Марта покинула Англию и отправилась в Россию, где прожила пять лет. В Петербурге она остановилась на некоторое время в доме племянницы Дашковой Анны Полянской и немедленно услышала множество сплетен и пренебрежительных комментариев о княгине. Анна уверила ее, что Дашкова — жестокая, мстительная, неукротимая личность, погубившая многие жизни и живущая в жалкой пустынной местности вдалеке от общества образованных людей[704]. Неблагодарная племянница ругала свою тетку, хотя не так давно Дашкова, не обращая внимания на семейные ссоры, устроила Анну при дворе, а затем завещала ей три тысячи рублей.

Другие рассказывали Марте о чудаковатой старухе, которая ведет затворническую жизнь, скаредна и имеет отвратительный характер. Пережиток прошлого века, она встречается только с такими же «обломками» екатерининского царствования, чтобы сыграть в карты, хотя и ненавидит проигрывать. Услышанные Мартой истории совсем не совпадали с тем, что рассказывала Кэтрин Гамильтон о храброй молодой женщине, которая благородно, со шпагой в руке, участвовала в революции 1762 года. Вильмот была так напугана, что попросила помощи у британского посланника Дж. Уоррена, обещавшего ей свою защиту.

Наконец она прибыла в Троицкое, которое, к ее облегчению, совсем не было пустыней. Большой заметный кирпичный дом, покрытый белой штукатуркой, стоял на берегу реки Протвы. Прекрасные сады вели к полосе темного леса, тянувшейся за горизонт. Подъезжая к дому мимо церкви с высокой отдельно стоящей колокольней, она могла видеть и другие строения: театр, школу верховой езды, лазарет, конюшни, дом управляющего, гостевой дом и службы. В особом загоне пасся огромный английский бык. Несмотря на суровую русскую погоду, в теплице росли теплолюбивые растения и тропические фрукты — персики, апельсины и ананасы. Марту приветствовала энергичная пожилая женщина с живым умным лицом. Дашкова была одета в свое обычное старое темно-коричневое длинное мужское пальто, украшенное ради торжественного случая серебряной звездой, в ночной колпак, а вокруг шеи был намотан шелковый платок, когда-то подаренный ей Кэтрин Гамильтон.

Марта почувствовала себя более уверенно, когда Дашкова ласково и тепло ее приветствовала, хотя общение было затруднено. Марта не знала русского, а ее французский был очень плох, тогда как Дашкова говорила на ломаном английском «с необычными выражениями», а в трудных случаях свободно использовала слова, заимствованные из французского, немецкого, итальянского и, как из последнего резерва, даже русского[705]. Марта стала любовью последних лет Дашковой и заполнила пустоту, созданную отсутствием детей. Герцен писал: «После Екатерины она со всем пылом голодного сердца привязалась к Гамильтон. И под старость дружба, материнская, бесконечно нежная, согрела ее жизнь; я говорю о мисс Вильмот, издательнице ее записок»[706].

Дашкова окружила себя портретами Марты, которые были на табакерке, в спальне и один в натуральную величину в гостиной в Москве. Две женщины стали очень близки; их отношения были одним из немногих светлых моментов в конце жизни Дашковой. Когда Дашкова стала беспокоиться о своем ухудшавшемся здоровье, она обратилась к императрице Марии Федоровне с просьбой в случае ее смерти взять Марту Вильмот под свое крыло[707]. Через несколько лет Дашкова высказала ту же просьбу императрице Елизавете, которая ответила: «Во всяком случае, мисс Вильмот может быть уверена, что я все, что могу, готова сделать для нее, согласно с вашим желанием»[708]. Дашкова также отложила пять тысяч рублей в фонд дома сирот, откуда Марта Вильмот могла брать деньги в случае необходимости. Наконец, она перевела некоторую сумму Марте прямо в Англию. Со своей стороны, Марта назовет свою первую дочь Кэтрин Энн Дашков в честь женщины, которую считала своей «русской матерью». Сестра Марты Кэтрин Вильмот присоединилась к ним в сентябре 1805 года и оставалась до июля 1807-го. Так в последние годы жизни Дашкова полагалась на дружбу других женщин, в частности, двух сестер Вильмот и Анны Исленьевой.