Охота полуночника - Ричард Зимлер

Он схватил меня за руку и велел двум чернокожим десятникам оттащить меня к бочонку для порки.

Разумеется, я сопротивлялась и даже ударила одного из десятников кулаком в грудь. Тогда он швырнул меня на землю, я сломала зуб и выплюнула его ему в лицо. Второй десятник пнул меня за это в спину и велел, чтобы я успокоилась, а не то он своими руками убьет меня.

— И долго вы будете мучить собственный народ? — спросила я.

Он снова пнул меня. Целился-то он в голову, но попал в плечо. Я замахнулась на него рукой и закричала мистеру Джонсону:

— Вы за это заплатите!

Он только рассмеялся и велел десятнику привязать меня. Я кричала как можно громче и звала на помощь. Я хотела, чтобы Лили, Ткач, Кроу и остальные увидели, что со мной делают.

— Закуси как следует губу, Морри, дитятко, — кричала на бегу Лили.

— Думай о чем-нибудь хорошем! — откуда-то издали кричал Ткач. Должно быть, он бежал с поля. — Ты сидишь в саду, Морри, деточка! Вокруг тебя цветы!

Я представила себе это, но второй удар выбил из меня все розы. Я была там, где была. Спину пекло так, словно с нее сдирали кожу.

— Помогите! — кричала я. — Помогите мне! Господи, помоги мне!

Я изо всех сил старалась сжаться, но на седьмом ударе обмочилась. Я плакала, как младенец, так это было больно. Потом я начала снова и снова повторять стих из Псалма, как делала всегда, если попадала в большую беду: «Много теснили меня от юности моей, но не одолели меня… Много теснили меня…»

Последний удар, который я помню, пришелся в основание шеи. Я полагаю, что это был особый подарок от мистера Джонсона. Но мне нравится думать, что именно этот подлый удар повернул мои мечты, и я начала искать выход из Ривер-Бенда. Потому что именно с этого дня мне стал сниться тот северный город, где всегда идет снег.

Сразу же, как только отец вернулся из города, я рассказала ему, что меня выпороли, потому что не могла скрыть ни раны на спине, ни дырку на месте сломанного зуба. Но я сказала ему, что мне все равно. Так я стала больше похожа на остальных и радовалась этому. Он метался по моей комнате, пока я рассказывала, а потом закричал таким диким голосом, что Лили вбежала в комнату.

— Позаботьтесь о моем ребенке, — велел папа.

Лили не дала мне побежать за ним следом, сказала, что я только все сделаю хуже. Потом Кроу рассказал, что папа поднялся прямо на веранду к мистеру Джонсону и, потрясая кулаками, заявил, что если тот еще хоть раз ко мне прикоснется, через неделю черви будут есть его тело.

— Я не заколю вас ножом и не застрелю, — сказал папа. — Но вы умрете в таких муках, что придется затыкать вам рот кляпом, чтобы новый хозяин, кто бы он ни был, смог уснуть.

Мистер Джонсон расхохотался и велел папе захлопнуть его черномазую пасть, но больше ни разу не осмелился выпороть меня — во всяком случае, пока папа жил в Ривер-Бенде.

За исключением одного

Теперь я хочу рассказать вам, как мой папа оказался в Южной Каролине, потому что, насколько я понимаю, именно из прошлого вытекает будущее.

В декабре 1806 года папа и португалец, который привез его в Европу, были в Англии. Этот человек, мистер Джеймс Стюарт, назначил на утро встречу, которую не мог пропустить, поэтому сказал папе, что они встретятся в два часа дня у дома, который находится у большого дворца. Папа пришел туда, и сгорбленная старая леди проводила его в маленькую, очень теплую комнатку. Сразу следом в комнату ввалились трое белых мужчин, споривших о чем-то. Они связали папе руки и ноги, всунули ему в рот грязную тряпку и накрыли голову мешком.

Мистеру Стюарту, видимо, сказали, что папа не приходил. Папа больше никогда его не видел.

На следующее утро его привели в вонючую комнату и привязали к деревянному столбу. Мешок с головы сняли.

Сквозь крохотное оконце едва пробивались солнечные лучи.

Качающийся пол, низкий потолок… Над головой слышались шаги.

Папа понял, что он на корабле, в трюме. Было так холодно, что зубы его выбивали нескончаемую дробь.

Вместе с ним находились две козы и корова. И его, и животных кормили только галетами и сеном. Он умолял, чтобы его выпустили на солнце, потому что ни один уроженец южной Африки не в состоянии провести целый день в темноте, но на палубу его не выпускали. Папа пил воду из одной лохани с животными, пока один из матросов не сжалился над ним и не дал ему кувшин. Спал он, прижавшись к животным — своим товарищам по несчастью, и они согревали его.

Именно тогда в сновидениях папы появился Богомол Он подполз к папиному уху, приподнял свою голову сердечком и прошептал:

— Тсамма, они захотят выведать тайны бушменов. Ничего не рассказывай.

И папа решил не разговаривать с капитаном и командой.

Почему это насекомое-бог оставило папу, я объяснить не могу. Может, оно побоялось оказаться в ловушке темного трюма, где нельзя увидеть ни солнца, ни звезд?

Это первое путешествие длилось две или три недели — папа потерял счет времени. Когда начинались грозы, желание последовать за громом и молнией охватывало его с такой силой, что он начинался рваться из своих пут, и запястья и лодыжки кровоточили. Одна из коз зализывала его раны.

Ночами папа пел те песни, которые выучил много лет назад в португальской семье. Но днем горе обрушивалось на него всей своей тяжестью. Он представлял себе, что звезды охотятся на его боль. Но, хотя они и могли отыскать ее, похоже, они промахнулись, и их стрелы не попадали в папу.

Было невыносимо жарко. Корову и коз зарезали и разделали, чтобы кормить команду мясом.

Когда корабль пристал к берегу, папу привязали к мачте цепями. Он видел каменный форт и много небольших домов. Капитан сказал, что корабль пристал к западному побережью Африки. Если ниггер рассчитывает убежать, ему стоит хорошенько подумать, потому что, когда они поймают его, отрежут ему яйца и засунут в его же задницу.

Африканцы, закованные в цепи, таскали ящики с ромом, порох и хлопчатобумажные ткани с парохода на пристань. Папа узнал, что белые дают это местным царькам в обмен на рабов.

Когда он сказал это, я вспомнила мамин рассказ о том, как ее продали за два ярда ткани.

Вечером папу снова приковали в трюме вместе с пятьюдесятью или шестьюдесятью рабами. Он не понимал их языка. Им было очень тесно. Потом корабль поплыл дальше, и плыл много недель.

Папа говорил, что больше всего ему запомнилась жажда, страшнее, чем тогда, когда он мальчиком три дня скитался по пустыне, чтобы убежать от ружей голландцев, потому что тогда он знал, где искать воду, он чувствовал ее у себя под ногами, в сердце земли.

И все же он знал, что не умрет, потому что смерть не плывет по волнам и не носит кандалов. Смерть, пришедшая за бушменом, не заставит его оставаться в деревянной утробе, когда существуют молнии, раскрашивающие небо в белый цвет.