Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

И тут заиграла музыка.

Неожиданно дом огласился совершенно неземными звуками, загадочными, вибрирующими, которые пронзали сознание и тело, как стрелы. Иногда как будто едва уловимо слышался человеческий дискант, взлетавший потом в высь, недостижимую и птице. А мелодия! Небесная! Может, спрашивала я себя, это музыка сфер?

— Стеклянная гармоника, — сказал Обюэ, словно прочитав мои мысли, — Доктор Месмер усовершенствовал ее, чтобы использовать в медицинских целях. Невероятная музыка, да? Ее сочинил для доктора Месмера молодой Амадей Моцарт. Она регулярно после полудня звучит в нашем святилище. Иногда доктор исполняет ее самолично. Впивайте ее, как нектар для души. Пусть она уносит вас далеко-далеко.

Призрачные звуки гармоники удивительным образом действовали на меня, как и на всех в зале. Душа унеслась в бескрайние темные пределы, словно плыла в бесконечности космоса. Неожиданно пришло ощущение полного покоя, свободы от всех забот, и когда меня попросили занять место в ванной, я повиновалась без малейшего колебания. Хотелось одного, чтобы меня не трогали и я могла бы упиваться музыкой, которая теперь словно обрела плоть и была как прикосновение руки, ласкающей тело изнутри. Мне протянули конец веревки и показали, как обернуть ее вокруг груди. И я тут же почувствовала легкое жжение в теле, сладостный жидкий огонь. Подошел ассистент и опустил в воду по бокам от меня свои стержни. Вода забурлила вокруг груди, приятно покалывая соски. Все, кто был в воде, принялись извиваться и стонать — но скорее от удовольствия. Я обнаружила, что тоже постанываю; тело охватил невыносимый жар; полил пот, всю меня трясло. Ассистент переменил положение стержней: теперь он крепко прижал стеклянный стержень мне к спине, а железный так же крепко — между бедер. Покалывающее жжение усилилось, сосредоточившись у основания позвоночника, распространяясь на живот. Я тяжело дышала, словно бежала длинную дистанцию, задыхаясь от охватившего меня ощущения. Женщина слева застонала, все громче и громче, пока стон не превратился в безумный вопль, забилась в воде. К ней присоединился мужчина позади меня. Наконец, когда покалывание пронзило меня до самой глубины, я тоже принялась неистово биться. В памяти всплывали картины: Виктор и я, слившиеся в страстных объятиях. Вот возлюбленный входит в меня… и тут я залилась краской, не желая переживать это ощущение на публике. Надо было спасаться; я встала в воде и хотела выбраться из ванной, но чувство равновесия отказало мне. Я шатнулась вперед… и оказалась в объятиях молодого человека, помогавшего мне раздеться. Я с мокрым шлепком упала на него и крепко прижалась к нему, содрогаясь от рыданий. А потом мои губы прижались к его губам…

Я находилась где-то в другом месте: в небольшой комнате, где было еще темней, чем в зале с ванной. Я сидела на стуле. Кто-то — я подняла глаза и увидела, что это доктор Обюэ, — придерживал меня, чтобы я не упала. На плечи мне был накинут халат. Тело под ним было еще мокрым. Музыка прекратилась, хотя мне казалось, что я слышу ее отдаленное эхо, плывущее под потолком. Я часто и прерывисто дышала, как бывает после долгого бурного плача. Кто-то приблизился, держа свечу; это был Месмер. Он поставил свечу на стол рядом и уселся напротив меня.

— Ну-с, дитя мое… успокойтесь, — услышала я его голос, бархатный и звучавший словно издалека, — Дышите глубже. Вы утомлены. Чувствуете, как сильно вы утомлены? Я здесь для того, чтобы помочь вам обрести покой и отдых.

Он придвинул свой стул ко мне, так что плотно уперся коленями в мои колени. Поднял руку в белой перчатке, которая светилась в полумраке. Я смотрела на светящуюся перчатку, которая несколько раз медленно проплыла у меня перед глазами вверх и вниз.

— Если, дитя мое, вам хочется спать, я это только приветствую. Хотите спать?

— Да, — ответил далекий голос, похожий на мой собственный. Глубокий покой объял меня, не сон, но что-то похожее на дремоту, сквозь которую я продолжала все слышать.

— Теперь не стесняйтесь, расскажите мне все, что думаете и чувствуете.

Далекий голос ответил за меня, мой голос, но не повинующийся мне:

— Стыд, стыд, стыд!

— Отчего вам стыдно, дитя мое? Оттого что согрешили вот тут? — Его руки скользнули мне под халат и легли на живот, потом передвинулись ниже; он ласково погладил меня кончиками пальцев.

— Нет! — услышала я странный голос. — Здесь! — И правая рука независимо от меня поднялась над головой и пальцы сжались в кулак в неистово-яростном жесте.

— Что это значит, дитя?

— А вот что! — закричала я. Моя рука с силой опустилась на бедро — раз, другой, третий, так что мог появиться синяк.

Месмер схватил мою руку.

— Вы сделаете себе больно, дорогая. Что с вами?

— Убила! Я убила. Я убила Виктора.

— Но Виктор здесь, с вами. Вы вместе приехали ко мне.

— Нет! Виктор лежит мертвый там, где я убила его, — в лесу. Я вонзила в него черный нож. Убила, чтобы он не мог насиловать других женщин.

Неожиданно перед моими глазами возникла сцена, так живо, словно в театре. Я была в лесу темной ночью. Ближе чем на расстоянии вытянутой руки пьяный итальянский солдат с бешенством быка насиловал визжащую девушку. Я подкралась к нему сзади; но, глянув через его плечо, увидела, что у девушки мое лицо! И она, глядя на меня, кричала, взывая о помощи. Я была и под ним, и позади него.

А потом я ударила его ножом — не один, а много раз, пока он не затих, скатился с девушки и распластался рядом с ней на спине. Его лицо, теперь смотрящее вверх, было лицом Виктора.

— Я убила его, и убила бы снова! — услышала я свой крик. — Всех насильников нужно убивать! Женщинам, которых они унизили, нужно давать такое право.

— Все это ваши фантазии, дорогая, — сказал Месмер, — Уверяю, Виктор жив. Он здесь, в доме.

— Нет, я убила его. Убила потому, что ненавижу! Он вырвал сердце из меня!

Я почувствовала, что меня всю трясет; если бы Обюэ не держал меня, я рухнула бы на пол.

— Вы не убийца, дитя мое, — сказал Месмер, — Но эта ужасная фантазия слишком долго владела вами. Пора положить ей конец, поскольку она тягостно действует на сознание. Хотите избавиться от этих страданий?

— Да, о да! — искренне ответила я.

— Тогда раскройте душу и дайте им уйти.

И тут слезы хлынули у меня из глаз, и тело затряслось от рыданий.

Я поразилась тому, сколько горя таилось во мне. Я лишила человека жизни, но теперь поняла, что убила его не чтобы спасти девушку, а чтобы наказать Виктора. Как глубоко должны были таиться эта истина и порожденные ею муки совести! Рыдания мои продолжались долго. Потом послышался успокаивающий голос Месмера:

— Не довольно ли, дитя мое?

— Да, довольно.

— Тогда пора отдохнуть. Можете позволить себе забыться и уснуть. Когда я прикоснусь к вам вот здесь, вы проснетесь. Страдание и все, что с ним связано, уйдут. Вы верите мне?