История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны д`Арк - Жорж Дюби

Господь повелевает также сильным смирять свою гордыню. А таких в королевстве было немало. На протяжении 30 лет своего правления Филипп Красивый должен был беспрестанно направлять ополчение то на один край королевства, то на другой — против двух могучих противников, выступавших сообща, как совместно выступали враги французского короля в канун битвы при Бувине. На Юго-Западе Филиппу пришлось положить предел дерзости самого мощного из своих вассалов — короля англичан, не выполнявшего должным образом вассальных обязательств и, самое главное, противившегося наплыву посланцев капетингской власти, которые своим вмешательством все более ущемляли полученные английским государем от французского короля права на Гасконь, Аженэ и Сентонж. В наказание за вероломство по отношению к сюзерену на эти феоды был наложен секвестр, после длительного торга они были возвращены ему обратно, но уже в значительно урезанном виде. А на Севере вызов, брошенный власти французского короля, был столь резок, что привел в изумление его советников. Они считали, что могут изымать деньги у крупных городов Фландрии так же легко, как и у сите королевского домена, где патриции платили, возмещая затем свои потери за общественный счет. Советники не учли, однако, нрава местного государя и его родни, которые продолжали упорно сопротивляться даже тогда, когда графство подверглось конфискации и было занято королевским войском. И главное, не было учтено упорство очень крупных конгрегаций ткачей, не желавших мириться с засильем дельцов-перекупщиков. Ткачи, хотя и не успели цивилизоваться, но были готовы постоять за честь нации. Фламандские ремесленники быстро осознали свою силу. В битве при Куртре 11 июля 1303 г., рискуя всем, вооруженные простыми ножами, какими пользовались обычно рутьеры, ткачи города Брюгге осмелились вступить в бой с благородными рыцарями. Всадники — обладатели золоченых шпор не сомневались, что в два счета справятся с обнаглевшей чернью. Но ткачи «вырезали весь цвет французского дворянства», сбросив рыцарей из седел в грязь придорожных канав. Более 200 убитых, и среди них Роберт д'Артуа и граф де Сен-Поль. Затем — новый позор. На следующий год Филипп Красивый отправился смывать нанесенное оскорбление. Ему едва удалось подняться после того, как он оказался выбитым из седла, подобно Филиппу Августу в битве при Бувине, и только мощными ударами боевой секиры он смог проложить себе путь к победе в этом бою. Но король так и не смог сломить сопротивление мятежников и заставить склониться перед собой эту страну, ставшую совершенно чуждой французской культуре и по своему языку, и по своим нравам, после того как ее граф, вынужденный пойти на переговоры, уступил французской короне Лилль, Дуэ и Бетюн. Королевская армия постоянно должна была возвращаться туда и устрашать Фландрию.

А эта армия, легкая и тяжелая кавалерия, стоила огромных денег, поскольку ее надо было снабжать всем тем, что требовало регулярной замены, и в особенности лошадьми. Но еще и потому, что король, по словам Пьера дю Буа, послушался «плохих советчиков», сделал обычной выплату содержания «графам, баронам, рыцарям и их оруженосцам, хотя они обязаны были служить с оружием в руках и воевать за свой счет, дабы оправдать свое владение леном». Государство оказалось перед необходимостью всячески изыскивать необходимые денежные средства, что толкало его к тому, чтобы, опираясь на права суверена, быстрее освободиться от феодальной оболочки.

Ради покрытия расходов, которые было принято называть временными, хотя непрерывный рост уже превратил их в постоянные, государству приходилось регулярно накладывать руку на огромные богатства французской Церкви, для которой выплата в казну десятой части доходов, в принципе предназначенной для все еще продолжавшейся подготовки крестовых походов, давно стала привычной. Но окружение короля считало себя вправе более свободно использовать эту часть церковных богатств, не считаясь с требованиями папы, желавшего пользоваться правом разрешать или не разрешать такого рода изъятия из доходов Церкви. Люди короля стремились прежде всего взять возможно больше у «подданных», не ограничиваясь тем, что поступало в казну в виде помощи от вассалов. При этом широко использовалось право короля своими ордонансами корректировать нормы кутюмов «в случае войны» и «ради общей пользы». Так в жизнь вошла новинка — налог. Этот инструмент обнаружили случайно, безуспешно перепробовав множество способов получения денег и увидев невозможность оценить средства, подлежащие обложению. Выяснилось удивительное обстоятельство: в богатой и процветающей стране звонкая монета оказалась чуть ли не редкостью. Пришлось для начала принять меры, направленные на предотвращение ее утечки из страны. И по границе с Италией — страной крупных банков — появилось нечто такое, чего здесь никогда ранее не бывало — ограда со множеством контрольных постов.

Оставалось заняться и самой этой звонкой монетой — прерогативой короля. Ему надлежало решать, какая монета и с каким знаком на ней будет иметь ту или иную стоимость в денье или в су. Он имел право по своему усмотрению менять эти знаки, определять, когда та или иная монета изымается из обращения, а вводится новая, извлекая при этом выгоду от чеканки. Но подобные манипуляции расстраивали весьма хрупкую и уязвимую систему денежного обращения, в которой золотые монеты ходили теперь одновременно с серебряными, а стоимость обоих металлов постоянно менялась. Государство не справлялось с непомерно тяжелой задачей подчинения денежных инструментов своим интересам. Само того не желая, оно подрывало стабильность денег как меры стоимости и в глазах современников стало выглядеть разрушителем моральных устоев, греховным. Оно было вынуждено оправдываться, находить ответ на упреки. Высвобождаясь из пут феодализма и возвышаясь над ним, государство оказывалось как бы без опоры, что вынуждало его искать поддержки со стороны всех своих подданных, не полагаясь более на одну лишь известную преданность вассалов. Сталкиваясь с растущими трудностями, порожденными самим процессом своего развития, государство было вынуждено добиваться доверия нации. Надо было объяснять свои действия, давать обещания, вступать в диалог.

С какого-то времени сложилось обыкновение периодически собираться в больших церквах или на городских площадях и слушать нескончаемые проповеди нищенствующих братьев. Теперь стали собираться точно так же, чтобы выслушать и служителей государства. В присутствии безмолвствующего короля эти люди с начала XIV века регулярно выступают перед представителями всех социальных групп или, по меньшей мере, тех из них, с которыми приходилось считаться, представителями трех «сословий» куртуазного общества, превращенного теперь силою обстоятельств в общество городское. Так во Франции начиналась эра политических дискуссий. Тему одного из первых диалогов между государством и народом задал острый конфликт между королем и папским престолом по вопросу о суверенности французской короны. В апреле 1302 года в соборе Парижской Богоматери собралась тысячная толпа, чтобы послушать, как обсуждается папская булла, которой провозглашалась подчиненность короля Франции папскому престолу. Большинство собравшихся составляли люди баронств и городов. Папа объявлял о своем намерении реформировать королевство и галликанскую Церковь. Король, со своей стороны, обещал сам осуществить эти реформы и через несколько месяцев выполнил обещанное, обнародовав соответствующий ордонанс, который создавал впечатление возврата ко временам «монсеньора Людовика Святого». Монархическому государству надо было приложить немало усилий, чтобы обеспечить себе необходимую народную поддержку.