Любовь, опрокинувшая троны - Александр Прозоров

– Теперь посмотри, какова она внутри!

Марина, опираясь на его ладонь, поднялась. Иван Заруцкий вскинул руку, останавливая свиту и охрану:

– Вы что, все вместе туда набиться собрались? Что там внутри с царицей случиться может? Сейчас выйдем! – Он поднялся по лесенке, затворил дверь. Повернулся к Марине, и она тут же вцепилась в него горячим поцелуем:

– Ты вернулся ко мне, мой рыцарь! Ты вернулся, мой любимый! Я так ждала! Я так истосковалась! – Женщина попятилась, забралась на столик, села и приподняла юбку: – Тебе можно, моя радость. Но только осторожно, хорошо?

Иван Заруцкий развязал пояс, подступил к царице, крепко обнял, целуя шею, лицо, глаза. Вдруг спросил:

– Коханечка, признайся, а с гусарским нарядом, это правда?

Марина откинулась, громко и счастливо расхохоталась. Потом снова качнулась к любимому, закинула руки ему за затылок и шепотом пообещала:

– Когда бременем разрешусь, мой любый, я его для тебя надену!

В это самое время государь Дмитрий Иванович вернулся на заседание Боярской думы, сел на трон, ударил ладонями по подлокотникам и изрек:

– Ну что же, бояре, ситуация выправляется! Атаман Заруцкий опасность сапеговскую от нас убрал, из Стародуба, Козельска, Почепа и Мещевска мы поляков выбили. Бегут, ляхи, бегут. Мне на верность присягнули Вятка и Казань, прислали казну и ратных людей. Я так мыслю, пришла пора снова к Москве выдвигаться и кольцом ее обкладывать, дабы ляхи с шуйскими прихвостнями ни с Польшей, ни с предателями в иных городах и весях сношаться не могли.

– Опасно, Дмитрий Иванович, – громко вздохнул плечистый, дородный князь Дмитрий Трубецкой. – С юга и севера мы отбились, однако же с востока Рязань остается. Ее война затронула слабо, деньги и ратники есть. Супротив нашей армия втрое меньше будет, но коли мы на Москву пойдем, а они в спину ударят… Беда выйдет превеликая…

– Рязань ведь от шуйской шайки отреклась! – мотнул головой низкорослый государь.

– От Москвы, может, и отреклась, да тебе не присягнула, – ответил многоопытный воевода. – Прокопий Ляпунов там заправляет, каковой нас всех возле Тулы предал. Он тебя пуще Сигизмунда поганого боится! Тот ведь просто нехристь нерусская, а у тебя на Ляпунова обида. Так что как увидит предатель слабину, может ударить. А коли мы под Москвой воевать крепко увяжемся, этой слабины половина России выйдет!

– Что же это творится… – яростно потер подбородок Дмитрий. – Почему нам всем перед ворогом внешним никак не объединиться, обиды прежние откинув? Грыземся русские с русскими, а поляки со шведами тем временем наши земли делят и людей православных вырезают!

– Русская победа, государь, – это твоя победа! Сего Ляпунов и иные изменники пуще всего и боятся! Не верят, что простишь. Гнева твоего опасаются. Так что не сомневайся, государь. Начнешь побеждать, ударят в спину обязательно!

– Но сидеть так просто, державу на поругание отдав, тоже нельзя, Дмитрий Тимофеевич! – сжал кулаки государь. – Надобно хотя бы дорогу из Москвы на Польшу перекрыть, дабы хоть эти связи обрезать. У нас теперь казаки появились. Пусть Иван Мартынович к Серпухову выдвинется и там закрепится. Как полагаете?

– Разумно, – согласился князь Трубецкой.

– Разумно, – согласились остальные бояре.

– Значит, решено! – подвел итог государь.

5 октября 1610 года

Поле перед городом Серпухов

Беда случилась, когда не ждали. Воевода Иван Заруцкий осматривал укрепления острога, недавно захваченного поляками, когда со стены раздался пищальный выстрел. Случается такое сплошь и рядом. Обычно осажденные стреляют не из желания попасть – разве с трехсот шагов из пищали в человека угадаешь? Чай, не лук! Стреляют просто из желания отогнать. Ну и на «авось».

Грохнул одинокий выстрел – и казачий атаман, резко дернувшись и даже не вскрикнув, повалился из седла.

– Заруцкого убили!!! – Запорожцы тут же подхватили своего слабо дышащего командира, отвезли в лагерь. Там старый знахарь, окурив раненого дурман-травой, разрезал рану под правой рукой и вытащил застрявшую сразу под перебитым ребром пулю, старательно набил кровоточащую рану болотным мхом. Бледного от потери крови воеводу повезли в Калугу.

– Атаман Заруцкий ранен! – Это известие обрушилось на бояр во время очередной Думы. Наскоро закончив обсуждение закона «О вдовьей доле» и оставив Григория Отрепьева выписывать своим красивым почерком царский указ, Дмитрий поспешил в лагерь за стенами крепости, где располагались казачьи сотни.

Его ничуть не удивила свита царицы у шатра атамана – понятно, что Марианна встревожилась здоровьем доверенного казачьего воеводы. Свою охрану государь тоже оставил снаружи. Откинул полог и тихо, дабы не потревожить раненого, вошел внутрь…

– Коханый мой, ненаглядный, сокол мой, не покидай меня! Не оставляй меня одну с этим уродом! – Узнав голос Марины, Дмитрий замер. – Токмо ради любви нашей живу, токмо ради встреч наших существую! Витязь мой, не уходи! Дитя у нас вскорости родится, не забывай сего, коханый! Шевелится ужо в животике, ножками бьет.

Царь всея Руси оглушительно сглотнул, но его не услышали.

– Откуда дитятко? – слабым шепотом спросил Заруцкий.

– Так после встречи нашей последней тушинской понесла, ты ее помнишь? Димка к тому дню уехал ужо давно. Выходит, токмо твоим дитя может быть, больше некому…

– Что?! – не выдержав, закричал Дмитрий и кинулся через шатер вперед, не откидывая, а срывая полог, ворвался в спальню: – Ты мне изменяла?!

Бледный атаман дернулся в постели, но не смог не то что встать – даже руки поднять.

– Так ты мне изменяла?! – Ладонь сама опустилась на пояс, нащупала рукоять ножа, и царь выдернул косарь.

– Не тронь его! – закричала Мария, становясь перед постелью и раскидывая в стороны руки. – Хочешь, меня убей, а его не тронь!

– Польская шлюха!!! Ты изменяла с ним!

– А ты чего хотел?! – взвизгнула царица. – В зеркало на себя посмотри! Бородавчатый карлик! Я с тобой токмо ради титула спала, и то тошнило! Я токмо с Иваном о любви узнала! Да будь ты проклят, урод!

– А-а-а!!! – Дмитрий вскинул нож…

…и замер.

Даже в самом лютом гневе он не мог убить беззащитную беременную женщину.

Как не мог зарезать и беспомощного раненого.

– А-а-а!

Дмитрий со всей силы вогнал косарь в древесину опорной стойки шатра и выскочил наружу. Увидел всадника, толкнул его с коня, сам заскочил в седло и дал шпоры, во весь опор уносясь куда-то под солнце, сам не зная куда. Спустя час, когда со скакуна уже падала кровавая пена, он оказался на излучине реки и со всего хода врезался в воду. Но конь дальше на глубину не пошел, запутался в водорослях. Мужчина соскользнул с седла, отплыл к берегу и сел на присыпанную снегом корягу, схватившись руками за голову.