Чужие страсти - Эйлин Гудж

Вот и хорошо. Это означало, что у нее есть шанс слиться с окружающими. Меньше всего ей хотелось привлекать внимание миграционной службы. То, что она сделала до сих пор, уже было подвигом. Несмотря на то что Консепсьон сумела накопить денег на авиабилет, у нее по-прежнему не было надлежащих документов, необходимых, чтобы подняться на борт самолета. И снова на помощь ей пришел Хесус. Он нашел человека, который снабдил Консепсьон поддельными водительскими правами (с ее точки зрения, это было простительное правонарушение, если учесть тот факт, что она и так находилась в этой стране нелегально). Все остальное прошло гладко, хотя она знала, что самое сложное еще впереди.

Консепсьон забрала свой чемодан и через вращающиеся двери вышла на улицу, которая встретила ее порывом ледяного ветра. Такого холода она еще никогда не испытывала, даже в те ночи в пустыне, когда дневная жара улетучивалась, словно вода из arroyo[99] после короткого ливня, заставляя их жаться друг к другу у едва тлевшего костра и дрожать в своей легкой одежде. Тонкое шерстяное пальто, купленное в секонд-хенде в Лос-Анджелесе, где зимы никогда не бывают такими суровыми, почти не защищало от мороза, и она пожалела, что не купила еще и шарф с перчатками.

Консепсьон села в маршрутный автобус, куда ее направил носильщик аэропорта, и вскоре уже ехала по направлению к городу. Поначалу она намеревалась сразу же направиться к сеньоре, но затем отказалась от своего плана. Перво-наперво ей нужно осмотреться. Завтра утром, после ночного отдыха, она сядет в автобус или поезд и поедет в место под названием Стоун-Харбор, где живет сеньора. (Хесус нашел ее адрес в Интернете.) Она отклонила предложение Хесуса поехать к сеньоре прямо на работу, объяснив, что это слишком рискованно. Важных людей вроде сеньоры вечно окружают толпы всяких чиновников, любой из которых может поднять тревогу и вызвать охрану, прежде чем Консепсьон успеет приблизиться к ней. Вероятнее всего, ей не удастся пройти дальше приемной. Поэтому у нее было намного больше шансов застать сеньору одну у нее дома, где не будет охраны.

Убаюканная мерным покачиванием автобуса, Консепсьон закрыла глаза и откинула голову на спинку сиденья. Мысли ее вернулись к прошлой ночи. Когда она после своего последнего рабочего дня вышла на улицу, возле тротуара ее ждал фургон Хесуса. Но в отличие от предыдущих случаев, когда Хесус заезжал за ней, на этот раз он не повез ее прямо домой. Твердым тоном человека, не принимающего никаких возражений, он сказал ей:

— Сегодня ночью ты останешься у меня.

Было уже очень поздно, последние восемь часов Консепсьон почти полностью провела на ногах, а накануне ночью она плохо спала, переживая по поводу предстоящей поездки. Но всю ее усталость как рукой сняло, когда она увидела Хесуса. Она получила не только удовольствие от встречи с ним, но и почувствовала какое-то возбуждение, которого не испытывала так долго, что уже почти забыла, каково это: казалось, будто в ее теле летает бабочка, нежно щекоча ее живот изнутри… и ниже живота.

Когда они приехали к нему домой, он уже не выглядел таким уверенным в себе. Словно давая ей возможность уйти, Хесус робко предложил:

— Если хочешь, мы можем просто посидеть и поговорить. — Жестом он показал в сторону дивана, над которым висела картина с изображением Девы Марии. — Хочешь кофе?

Ответ ее был недвусмысленным.

— Спасибо, нет. Я никогда не пью кофе так поздно. А поговорить мы с таким же успехом можем и лежа. — Последние слова она произнесла с легким оттенком искушения в голосе.

Хесус расцвел. Больше никаких подсказок ему не требовалось. И если он ожидал от нее какой-то застенчивости в спальне, то получил настоящий сюрприз. Хотя Консепсьон не была с мужчиной много лет, — не считая вдовца-аптекаря, с которым она ненадолго сошлась, когда Милагрос ходила в школу, — она не забыла тех прекрасных ощущений, которые охватывают человека, словно заклинание bruja[100]. Консепсьон разделась без всяких уговоров со стороны Хесуса, и, когда наконец предстала перед ним обнаженной, в ней не чувствовалось никакой стыдливости. Она не стала извиняться за свой живот с оставшимися на нем после рождения троих детей следами растяжек, которые напоминали высохшие притоки некогда могучей реки; за свои отяжелевшие груди, потерявшие упругость. В глазах ее читалось послание: «Либо прими меня такой, какая я есть, либо не принимай вообще».

— Я уже не так молода, как когда-то раньше, — сказала она тоном, прозвучавшим почти вызывающе.

— Я тоже. — Хесус грустно взглянул на свой располневший живот.

— Я только жалею…

— О чем ты жалеешь, mi corazón?[101] — спросил он, заключая ее в объятия.

— Что ты не видел меня перед тем, как я обрезала волосы. — Консепсьон улыбнулась, смущенно показывая на свою аккуратную короткую стрижку.

Ее волосы отросли уже ниже ушей, но она тосковала по своей длинной косе, которая когда-то свисала до пояса, — последнее воспоминание о ее молодости.

Хесус медленно покачал головой.

— Для меня ты всегда будешь самой красивой женщиной, — прошептал он.

Сначала поцелуи Хесуса были почти благоговейными, как будто он боялся, что она от недостаточно нежного прикосновения может растаять в воздухе, как плод его воображения. Но затем, поощряемый ее теплыми словами и ласками, он стал вести себя более смело. Но даже тогда он действовал так, будто Консепсьон оказывает ему великую честь. В глазах Хесуса она видела себя драгоценным даром, которого он, с его точки зрения, возможно, и не был достоин.

Но если кто-то из них и не был достоин этого, то, наверное, она. «Кто я такая, чтобы возводить меня на пьедестал?» — думала Консепсьон. Она, чьи руки были грубыми, как у мужчины, чье лицо несло на себе следы жизненных невзгод. Это она должна благодарить Хесуса, который подставил свое плечо, чтобы помочь ей перенести тяготы, выпавшие на ее долю.

Когда они лежали в объятиях друг друга, Консепсьон изумлялась, насколько сильным было его тело, сплошь покрытое крепкими, твердыми мышцами. Нет, Хесуса отнюдь нельзя было назвать красавцем, но это почему-то делало его еще более желанным. Ее муж в молодости был самым красивым мужчиной в их городке, и, зная об этом, он постоянно заигрывал с женщинами. В конце концов он принес ей одни только разочарования. Консепсьон знала, что Хесус никогда не бросит ее, как это сделал Густаво. Наоборот, она сама решила покинуть его.

Но не в эту ночь. В эту ночь она полностью и всецело принадлежала ему. Когда они синхронно двигались вместе, соединившись и телом, и душой, Консепсьон не думала о том, что ожидает их в будущем. Не думала о готовом упакованном чемодане, стоявшем у нее дома. Сейчас для нее существовали только ощущение теплого дыхания Хесуса у нее на шее, его руки, ласкавшие ее в таких местах, об упоминании которых невинные девушки заливаются краской, его тело, двигавшееся на ней, словно медленно накатывающаяся волна прилива. А затем эта же волна, отхлынув, унесла Консепсьон в открытое море, которое через несколько мгновений снова выбросило ее на берег — обмякшую, потную, судорожно ловящую ртом воздух.