Энглби - Себастьян Фолкс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дженнифер вжалась в деревянную спинку скамьи, будто отстраняясь от Робина. На ней была юбка в цветочек. Я видел ее голые ноги. Острые коленные чашечки придавали коленям соблазнительную форму перевернутого треугольника. Она курила сигарету и старалась сдержать смех, но взгляд выдавал растущее сочувствие и тревогу — по мере того как тихий голос Робина становился все громче и требовательней.
Она жива, — будь я проклят, — она жива. И до чего гармонична, с этой женственной заботой, что пересиливает девчоночью насмешливость. Я вечно буду помнить это спокойное и прекрасное женственно-девичье выражение ее лица. Ей был двадцать один год.
Они ушли. Джен так самозабвенно слушала Робина, что забыла попрощаться и со мной, и с Малини в другом конце зала. Она вышла в дверь, на ходу накинув на плечо ремешок коричневой кожаной сумки. Подол юбки на миг взметнулся — это Джен переступила порог и шагнула на мощеную дорожку.
Я пересекаю Пембрук-стрит и Силвер-стрит, и вот я уже на том берегу реки, и думаю о тех, кто бывал тут прежде, — о сотрудниках Кавендишской лаборатории, о нобелевских лауреатах, о Мильтоне, Дарвине и Вордсворте, конечно, но больше — о поколениях молодых мужчин и женщин, которые ничем не прославились, но были настолько счастливы наконец попасть сюда и встретить родственные души, что плевать хотели и на промозглый холод, и на нехватку денег на газ, и на жирные завтраки. Я думаю о живших тут мужчинах в твидовых пиджаках с заплатами на локтях и женщинах в синих чулках и грубых башмаках и до сих пор за них радуюсь. Я оч. счастлива, главное, уже не так холодно, ура. Спокойной ночи, папуля. Спасибо тебе за все. Хорошо тебе выспаться в Лим. после нашей поездки. Целую.
В свете натриевого фонаря я разглядел темно-синюю куртку, такую же, как у Джен: куртка самой Джен, видимо, пропала с ней вместе. Под курткой был серый свитер, но воротник не хомутом, а поло, синие клешеные джинсы, ботинки на платформе.
Она зашагала по серой мостовой, прочь от нас, легко и уверенно; счастье бытия в каждом жесте, упоение жизнью, все как у Джен, если не считать малости, это и была Дженнифер: я чувствовал запах ее волос, ее кожи, и как она бросалась по холоду к газовому обогревателю в толстых лыжных носках и думала о коте на крыше.
Она, эта девушка, шла не спеша, словно стараясь не выказать кипящего в ней веселья и жизнелюбия, чуть покачивая узкими бедрами, прочь от нас, потом свернула направо и исчезла в тумане, в мареве Болотного края.
В чем тут дело? Ну, возможно, любовь, генерируемая всеми хорошими и светлыми людьми, каким-то образом пополняет уже существующий в мире запас доброты, который остается и после ухода самих людей. (Хипповские сантименты, скажете? А вот и нет, все так и есть и легко доказуемо от противного.) Без прекрасных примеров этого, сохраненных в литературе, наша жизнь лишилась бы смысла, того самого, трансцендентного и выходящего за рамки Гоббсова эмпиризма. Так что светлые чувства долговечны, и мне кажется, они сохраняются еще и через память, благодаря в том числе слову, как устному, в семейном предании, так и письменному. Таким образом, жизнь, хоть она и лишена какого бы то ни было смысла в критериях телеологии, обладает практическим предназначением: ведь то, как мы живем, может улучшить переживания других людей, даже тех, кому еще предстоит родиться. А значит, есть некоторые (спорные, поскольку сложно определить критерий) основания говорить и о ее ценности. Для меня-то это очевидно, как аксиома.
Тогда мы не понимали, что такое наркотики. Кто сможет подсчитать, сколько ясноглазых мальчишек — ненаглядных чад, надежд несчастных родителей… сколько их заперто в Фулборне и Парк-Пруэтте, разжиревших и трясущихся от побочного действия аминазина. Вся жизнь насмарку, пятьдесят беспросветных лет в душных, пахнущих мочой психушках. Расплата за то, что в свои двадцать, в расцвете сил одним безмятежным майским утром ты выпил от полноты чувств неведомую таблетку — просто так, забавы ради.
И что со всеми ними будет дальше? Прежнее поколение кое-чего добилось — в политике, дипломатии, медицине, предпринимательстве, «изящных искусствах». Стали великими и прекрасными просто в силу природного, врожденного стремления продвигаться все выше.
Все мои знакомые решительно настроены этого не делать. Никто из них не собирается отбывать службу с девяти до пяти. Через двадцать лет никого из них не позовут на ТВ в качестве эксперта. Не для того они созданы.
В чем дело? В наркоте? И в ней тоже, но мы ведь не постоянно в ауте. Это поколенческое. Мы потерян. пок. (Ха-ха, более чем, Джен!). До нас были хиппи, после нас появятся какие-нибудь деляги в костюмах и галстуках и прямиком отправятся в офисы тори или какого-нибудь американского банка. А мы — бедные потерянные души.
Она, эта девушка, шла не спеша, словно стараясь не выказать кипящего в ней веселья и жизнелюбия, чуть покачивая узкими бедрами, прочь от нас, потом свернула направо и исчезла в тумане, в мареве Болотного края.
В прошлом существуют такие вещи, которые могли случиться, а могли и не случиться. Но произошли они тогда или нет, теперь это не имеет никакого значения.
Покуда мы не научимся путешествовать во времени, вряд ли получится доказать, что нечто было на самом деле.
Да, тут, в лучах софитов, я могу все. Все на свете. Послушайте!
16 февраля 1974
Вчера была на вечеринке у Пита и Вики на Малькольм-стрит. Обычный студенческий сейшен, правда, в очень красивом доме. Глядь — а там Чарли из «Эммы», видок диковатый.
Хорошо потанцевали, у них нормальная подборка, в основном «Тамла рекордс», и хорошо, даже слишком, попили вина — Пит закупил алжирское красное. Потом еще две бутылки подогнал Ирландский Майк, тоже оч. кстати.
Серьезно поговорили с Филиппой из Ньюхэма, про исторические перспективы и обязательно ли историография политизирована и что наивно делать вид, что это не так, ну и так далее. Показалось, она пытается в этом разобраться перед выпускными, особ. насч. Фуко (я-то думала, Ф — физик: вращение земли, маятник, все такое…).
Еще оч. смешно потрепались с Чарли, что мужикам идет красить глаза. Он прикалывался, что меня это бесит. «Ну Джен, раз женщины больше не красятся, почему бы нам теперь не воспользоваться? Чтобы косметика не пропадала!» Я не стала ему сообщать, что воспользовалась консилером (дрянь какая-то выскочила на подбородке) и тенями для век, правда умеренно.
А вообще оч. хор. повеселились. Покурили Викиной черной афганской анаши, совсем захорошело, только ноги тяжелые, а все вокруг дико милые. Решила, что пора домой, пока трава действует (если), и вышла в долб. темень и холодину, тащиться пешком в такую даль sans[61] велик. Жуть во мраке.
На Джизес-лейн меня подобрал Майк, он был на машине. Повезло. Такое вот везение. Подбросил по Вик-роуд, потом по односторонней кольцевой, и вот уже я дома.
