Ведьма - Камилла Лэкберг

– Вот, возьми бокал шампанского, ты ведь не за рулем? – сказала художница, подавая Эрике бокал.

Быстро проанализировав планы на день, та обнаружила, что управление транспортным средством не планируется, и взяла у нее бокал.

– Осмотрись тут, – продолжала Виола. – А если тебе захочется купить что-нибудь из картин, скажи вон той милой девушке, что стоит вон там, – она прилепит рядом с картиной красную наклейку. Кстати, это моя внучка.

Виола указала на юную девушку, стоявшую наготове у дверей с целой полоской красных наклеек. Похоже, она очень серьезно относилась к своей задаче.

Эрика не спеша разглядывала картины. Рядом с некоторыми уже виднелись красные кружочки, и это порадовало Эрику. Виола ей нравилась. И нравились ее картины. В искусстве она не разбиралась, и ей трудно было понять и воспринять произведения, ничего не изображавшие. Но сейчас перед ней были прекрасные акварели с легко узнаваемыми мотивами – в основном люди в житейских ситуациях. Особенно ей понравилась картина, изображавшая светловолосую женщину, месившую тесто, с белыми мучными пятнами на лице и сигаретой в уголке рта.

– Это моя мать. Все картины на этой выставке изображают людей, которые много для меня значили, и я решила показать их за самыми обычными занятиями. Никаких парадных портретов – я нарисовала их такими, какими помню. Моя мама все время стряпала. Она обожала печь – особенно хлеб. На завтрак у нас всегда был свежий хлеб. Но лишь задним числом я задумалась над тем, какую дозу никотина получили мы с братьями, поскольку она всегда дымила как паровоз, пока месила тесто. О таком в те времена никто не задумывался.

– Она была очень красивая, – искренне проговорила Эрика.

У женщины на картине была та же искорка в глазах, что и у ее дочери, – вероятно, они были очень похожи в одном и том же возрасте.

– Да, это самая красивая женщина из всех, кого я знаю. И самая веселая. Дай мне бог быть хотя бы вполовину такой прекрасной матерью для своих детей, какой она была для меня.

– Я уверена, что так и есть, – ответила Эрика.

Кто-то тронул Виолу за плечо, и она извинилась.

Эрика осталась стоять перед портретом матери Виолы. Картина вызывала у нее и радость, и грусть. Радость, потому что она желала всем людям иметь такую мать, буквально излучающую тепло. Грусть, оттого что у них с Анной в детстве ничего подобного не было. У них не было мамы, которая пекла бы хлеб, улыбалась, обнимала своих детей и говорила, что любит их.

Эрику тут же начала мучить совесть. Когда-то она поклялась, что станет полной противоположностью своей матери – то есть всегда включенной в жизнь детей, теплой, веселой и любящей. А вот сейчас опять отправилась по делам, оставив детей с няней – уже и сама сбилась со счета, в который раз подряд… Но она дарила своим детям море любви, к тому же им нравилось бывать у бабушки и у Анны, где они могли пообщаться с кузенами. Так что с ними всё в порядке. А если не дать ей работать, это уже будет не Эрика. Которая любит и детей, и свою работу.

Попивая шампанское, она медленно продвигалась вдоль ряда картин. В помещении было прохладно и хорошо, много народу, но не толпа. То и дело Эрика слышала, как кто-то рядом шептал ее имя, подталкивая своего спутника локтем в бок. Она по-прежнему не могла привыкнуть к тому, что люди воспринимали ее как какую-то знаменитость. Пока ей все же удалось избежать главных ловушек для звезд – она не ходила на кинопремьеры, не боролась со змеями и крысами в программе «Форт Боярд», не участвовала в «Танцах со звездами»…

– А вот и папа, – произнес голос у нее за спиной, и Эрика вздрогнула.

Виола стояла слева от нее и указывала на большую картину, висевшую посреди стены. Картина была красивая, но излучала совсем иное чувство. Пытаясь подобрать к нему название, Эрика остановилась на слове «меланхолия».

– Папа за своим рабочим столом. Таким я его помню – он всегда работал. В детстве мне трудно было это понять, но сейчас я понимаю и уважаю его за это. Он был пылко предан своей работе – это и благословение, и проклятие. С годами этот огонь сжег его…

Фраза повисла в воздухе. Затем Виола поспешно обернулась к Эрике.

– Ах да, чуть не забыла. Я попросила тебя приехать по конкретному поводу. Я нашла папин старый ежедневник. Не знаю, даст ли он тебе что-нибудь – папа все обозначал сокращениями, – но, может быть, все же пригодится… Ежедневник у меня с собой, если хочешь.

– Хочу, спасибо, – проговорила Эрика.

Она все никак не могла оставить мысль о том, почему Лейф так резко переменил свое мнение по поводу виновности девочек – надо выяснить это до конца… А вдруг ежедневник подкинет ей зацепку?

– Вот, – сказала Виола, протягивая ей потрепанную черную книжечку. – Можешь оставить его себе. – Протянула ежедневник Эрике. – Папа у меня вот здесь, – сказала она, указывая на сердце. – В любую минуту я могу воскресить его в памяти. Сидящим за своим столом.

Похлопав собеседницу по плечу, она оставила ее стоять перед картиной. Некоторое время Эрика разглядывала портрет. Потом подошла к девушке с красными наклейками.

* * *

Халил сидел на стуле в уголке и смотрел на пожилую, слегка сгорбленную женщину, которая протягивала Аднану одеяла. Он все не мог забыть лицо Карима, вытаскивающего из горящего дома Амину. Как у него дымились руки. Как он кричал, а Амина страшно молчала.

Утром в центре появились Билл, их преподаватель шведского языка Стюре и еще несколько человек, которых Халил не знал. Судя по всему, остальных привели Рольф и Билл. Билл размахивал руками и быстро-быстро что-то объяснял на своей странной смеси шведского и английского, указывая на машины, но никто не решался в них сесть, пока Халил, Аднан и еще несколько человек из парусной команды не расселись по разным машинам. Они вопросительно переглянулись, когда их привезли в кирпичный дом на другом конце Танумсхеде. Что теперь будет? Но в последние полчаса стал подтягиваться народ. Онемев от изумления, они наблюдали, как машина за машиной заезжали на большую парковку перед зданием клуба, привозя одеяла, термосы с кофе, детскую одежду и игрушки. Одни оставляли привезенное и уезжали, другие оставались и, как могли, пытались общаться.

Где все эти шведы были раньше? Они улыбались, разговаривали, спрашивали, как зовут детей, привозили еду и одежду. Халил ничего не понимал.

Аднан подошел к нему, вопросительно поднял брови. Халил пожал плечами.

– Послушайте, парни! – крикнул Билл через весь зал. – Я поговорил с людьми из «Хедемюрс» – они готовы пожертвовать продукты. Вы не могли бы съездить забрать их? Вот ключи от моей машины.

Билл кинул ключи Аднану, который ловко поймал их в воздухе.

Халил кивнул.

– Да, мы съездим, – сказал он.

Когда они вышли на парковку, он протянул руку.

– Дай мне ключи.

– Я хочу сам, – ответил Аднан, крепче сжимая ключи.