Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

ним Максимилиан в колете его цветов и с черным вороном на груди вез штандарт кавалера, следом ехал Брюнхвальд, после две телеги, накрытые рогожей, и в конце шли солдаты.

Люди расступались, пропуская их к ратуше. Максимилиан спрыгнул первый, передал штандарт отцу, а сам помог кавалеру слезть с коня. Волков размялся, словно ехал много часов. Признаться, он волновался, но оттягивать дело не собирался. Дал знак, и все началось.

Первым в ратушу пошел Ёган, неся пред собой красивый тяжелый стул. За ним хромал кавалер, потом Максимилиан, но без штандарта. Люди Карла Брюнхвальда освободили вход от зевак, сам же ротмистр остановился в проходе.

Ёган вынес стул на середину залы, поставил его и встал рядом.

Крестьянский мужик робел малость перед сотней разодетых в меха, береты и шляпы с перьями важных городских господ, стоящих напротив него за спинками стульев, на которых восседали советники и сам обер-прокурор, но робел он совсем немного. Раньше Ёган, может, даже помер бы от страху, кабы такая куча важных господ смотрела на него нехорошо, но теперь он просто слегка побаивался, потому что был уверен – придет сейчас его господин и урезонит всех этих богачей. Да, его господин не лыком шит, в этом Ёган не сомневался.

А его господин уже шел, хромая и звякая шпорами, по драгоценным плиткам пола ратуши. Остановился у стула, снял шлем и низко поклонился господам, после начал:

– Да храни вас Бог, господа городские нобили, и вас, господин граф, – тут он увидел и барона фон Виттернауфа.

«Ах ты, мерзавец, – про себя подумал кавалер, понимая, что теперь он совсем один, – ну что ж, чем меньше союзников, тем больше добыча».

Он помолчал мгновение и продолжил:

– Господин обер-прокурор вчера просил дать обоснования моим действиям…

– Вашим беззакониям! – крикнул один из присутствующих господ, и остальные ободряющим гулом поддержали его.

Волков повысил голос и снова заговорил:

– Господин обер-прокурор вчера просил обосновать мои действия и представить доказательства преступлений, что творились в городе.

– Ничего здесь не творилось, – снова кричал кто-то, – мы тут жили, и все было прекрасно, пока ты не появился.

– Убирайся отсюда, пес ланнский.

И снова волна неодобрительного гула покатилась по залу.

– Мы, земля Ребенрее, имеем свои законы и правителей, уезжайте в свой Ланн.

Ни председатель городского совета, что сидел по правую руку от обер-прокурора, ни он сам не останавливали крикунов. И тот и другой смотрели на Волкова мрачно и спокойно, с едва заметной тонкой усмешкой, как на уже осужденного, который вздумал еще потрепыхаться.

Волков понял, что эти крики не остановить, они часть игры. И тогда он просто сел на стул, который принес Ёган, и стал ждать, пока крикуны не угомонятся.

– Каков наглец! – кричали нобили.

– Ваше поведение вызывающе!

– Вы сели перед городским советом и обер-прокурором без разрешения.

Волков продолжал сидеть и молчал, он был спокоен, а Ёган стоял ни жив ни мертв от страха.

– Вы проявляете неуважение! – кричали городские господа.

– Вы нежеланный гость в нашем городе!

Наконец обер-прокурору это все надоело, он что-то шепнул председателю, и тот поднял руку, крики стихли, а председатель произнес:

– Господа, давайте дадим этому… господину высказаться. Нам всем интересно, как низко мы пали в бездну беззакония. Говорите, кавалер.

Его слова снова вызвали неодобрительный гул, но Волков понял, что теперь сможет сказать то, что хотел. Он назло городским господам, да и самому обер-прокурору не встал со стула, а только поднял вверх руку, давая знак ротмистру. Брюнхвальд тоже поднял руку, и тут же в ратушу вошли солдаты, и несли они кипы одежды. Одежда была старой, рваной, гнилой и ветхой. Там были сапоги и плащи, колеты расшитые и нижнее белье – все то, что носят или носили люди. Солдаты стали раскладывать вещи, бросали кучами прямо перед столами, за которыми восседал городской совет.

– Что это?

– Что это за хлам?

– Здесь не помойка, – снова кричали нобили.

Но другие с интересом разглядывали старую истлевшую одежду и смотрели на Волкова, ожидая разъяснений. Наконец все вещи были рассыпаны перед столами, солдаты ушли и кавалер произнес:

– Думаете, что это, господа? К чему это тут?

– Говорите уже, нет времени у нас!

– Хорошо, скажу. – Волков так и не встал со стула. – Это одежда убитых в вашем городе купцов.

Смех, недоверие, ропот:

– Чушь!

– Кто вам поверит?

– Где вы ее взяли?

– Взял я ее в подвале приюта для скорбных жен, настоятельницей коего была благочестивая матушка Кримхильда, а ее помощницей там была благочестивая Анхен. Надеюсь, все знали этих женщин?

– Вранье!

– Нет, не вранье! – улыбался Волков, понимая, что зря ему дали говорить, теперь он был уверен в себе. – Со мной было два десятка человек, все покажут, что нашли все это мы там.

– Да мало ли что могло храниться в подвале! – не верил председатель. – Откуда взяли вы, что сия одежда убитых людей?

Кавалер был готов к этому вопросу, он опять поднял руку и, повернувшись, кивнул ротмистру Брюнхвальду, все еще стоявшему у входа. Тот тоже сделал знак. Тут же в проходе появился закованный в кандалы человек. Звякая по полу цепями, кланяясь на каждом шагу и озираясь, в залу вошел Михель Кнофф, привратник приюта для скорбных жен. За ним, ведя его как пса на веревке, шел Фриц Ламме. Сыч вывел привратника перед столами, туда, где сидели городские советники.

– Перед тобой городской совет города Хоккенхайма и сам обер-прокурор земли Ребенрее, – начал Волков. – Говори без хитрости и лукавства, как будешь говорить перед Богом.

Привратник молча кивал, соглашался.

– Скажи, как нарекли тебя отец с матерью.

– Нарекли меня Михелем, в честь святого Михеля, я в тот день родился, а фамилия моя Кнофф, – отвечал привратник, поворачиваясь к Волкову.

– Не мне, не мне говори, господам говори, – произнес кавалер.

– Нарекли меня Михелем, я в тот…

– Хватит, хватит, мы поняли, – раздраженно прервал его председатель. – Где ты работал?

Многие из присутствующих знали его, он не раз отворял им двери.

– Я работал в приюте матушки Кримхильды истопником, конюхом и привратником.

– Скажи, давно ли? – уточнил Волков.

– Двадцать лет, – привратник снова поворачивался к кавалеру.

– Господам, говори господам, – морщился кавалер. – Я тебя всю ночь слушал, довольно с меня уже.

– Двадцать лет, – повторил Михель для господ.

– А что это такое? – спрашивал его председатель, обводя рукой кипы полуистлевших одежд.

– Это одежда убиенных купцов, – глазом не моргнув, сказал привратник.

Снова пошел по залу ропот, но то был ропот удивления, теперь он не пугал Ёгана. Он покосился на своего господина и еще больше уверился в нем – тот сидел спокойный,