Инсектопедия - Хью Раффлз

И отвечает: разумеется, нет. Факт заключается в том, что «заслуги достигаешь собственными силами, и беду навлекаешь собственными силами».

Идет четырнадцатый, последний год его жизни в этих местах, где царит варварство.

«Те, кто ожидает наград или кар, сильно ошибаются… Ты должен просто верить в свои принципы человечности и добродетельности, совершать свой путь в мире в соответствии с этими принципами и жить [таким образом] вплоть до своей смерти» [490].

После разгрома нацистов Карл фон Фриш вернулся в Мюнхен, к работе в должности директора Института зоологии. В 1947 году он опубликовал книгу «Десять маленьких непрошеных гостей» [название книги приводится по русскому изданию 1970 года. – Пер.] – небольшую книжку для массовой аудитории, где пытался доказать, что «даже в самых ненавистных и презираемых существах есть кое-что чудесное» [491].

* * *

Он начинает с комнатной мухи («миловидного крохотного существа»), переходит к комарам (которые, как он признает, «никогда не могут быть приятными»), блохам («Если взрослый мужчина захотел бы посоревноваться с блохой, ему пришлось бы прыгнуть в высоту примерно на сто метров, а в длину – примерно на триста метров… Одним прыжком он мог бы перемахнуть с Вестминстерского моста на верхушку Биг-Бена»), клопам («Мы должны помнить, что перед великим законом жизни все живые существа равны: люди не превосходят мышей, а клопы – людей»), вшам («Одними только передними лапками вошь может целую минуту удерживать груз, в две тысячи раз превышающий ее собственный вес. Даже сильнейший тяжелоатлет не может надеяться совершить такое; ему пришлось бы поднять руками стопятидесятитонную штангу!»), тараканам («сообщество, которое низко пало»), чешуйницам («Lepisma saccharina – гостья сахарницы… Это совершенно безобидные соседи по дому»), паукам («Поразительно, как мало их врожденное умение [плести паутину] подчиняется строгой системе, как сильно различаются детали их действий в соответствии с местными условиями и характером вязальщика») и клещам («Жажда крови, которую испытывает самка, имеет под собой веские основания, и мы не можем ни в чем ее винить. Всякий, кому нужно отложить несколько тысяч яиц, нуждается в сытном обеде»).

* * *

Одну из самых длинных глав фон Фриш посвящает своей десятой соседке по дому – платяной моли. Начинает он с гусеницы. Оказывается, как и жук-навозник, это, в сущности, падальщик, подъедающий гигантские горы лишних волос, перьев и шерсти, в которых иначе задохнулась бы планета. Как и личинка майской мухи, личинка моли мастерит себе защитный кокон, сплетая маленькую шелковистую трубку, крохотный теплый носок, а затем покрывает его обрезками тех веществ на основе кератина, которые находит в окружающем мире. Чтобы подкрепиться, личинка высовывает голову из трубки и начинает обкусывать «ландшафт» вокруг входного отверстия. Когда всё, до чего она может дотянуться, уничтожено, она продлевает свой кокон глубже в «подлесок».

Вскоре гусеница подрастает и покидает свою трубку. Неуклюже пробирается в какое-нибудь новое место, откуда моль сможет легко взлететь в воздух. Возможно, это будет поверхность шубки вашей бабушки (той самой, в которой бабушка приехала в Америку третьим классом) или, может, ваш любимый зимний свитер. Добравшись до места, гусеница плетет себе новый дом, наводит в нем уют, как и в прежнем, и готовится к окукливанию.

* * *

Как и многие другие Lepidoptera, взрослая особь платяной моли не может ни есть, ни пить. За несколько недель жизни она расходует запасы энергии, накопленные в бытность гусеницей, теряя 50–75 % массы тела. Самка, нагруженная яйцами (которых бывает до сотни), летает неохотно и проводит свои дни, притаившись в темноте. Фон Фриш вступается за моль и досадует на всеобщую жестокость. «Когда по комнате порхает бойкая моль, – пишет он, – бессмысленно гоняться за ней всей семьей. Это всего лишь самец. Самцов моли предостаточно – примерно вдвое больше, чем самок. Убийство еще нескольких самцов никак не повлияет на рождаемость».

* * *

Маленькие непрошеные гости фон Фриша – существа экстраординарные и по-своему исключительные. Он изучает изыски их существования, изъясняет их чудачества, исследует их изобилие и, исключая истеричность, искусно превозносит их излияния. Со своей характерной исследовательской точностью он разбирает свои собственные эксперименты и делится своим опытом. В пространных и исчерпывающих отступлениях – часто переходящих в экзегезу – он находит извинения их излишествам. И всё же он завершает каждую главу рекомендациями по устранению наших маленьких непрошеных гостей, то есть по их истреблению.

Комнатных мух следует травить или устраивать так, чтобы они приклеились к липкой бумаге. Платяная моль уязвима перед нафталином и камфарой. Чешуйниц можно обуздать ДДТ (который «не причиняет вреда ни людям, ни домашним животным, если применяется в разумном объеме и согласно инструкции»). Вши подлежат массовому уничтожению путем обеззараживания синильной кислотой и ее производными («вот один полезный продукт войны»).

Комары требуют более масштабных мер: следует осушать болотистую местность, где они обитают, заливать водоемы нефтью или запускать хищных рыб в пруды, где комары откладывают яйца. Против тараканов тоже следует применять ДДТ.

«Сомнительно, чувствуют ли вообще насекомые боль так, как чувствуем ее мы», – пишет фон Фриш. И в подтверждение рассказывает одну историю. Он возвращается к своим любимым пчелам, к маленьким товарищам, которым посвятил всю свою сознательную жизнь. «Если вы возьмете острые ножницы, – начинает он, – и разрежете пчелу надвое, стараясь не потревожить ее, пока она пьет сахарную воду, она не прекратит пить воду».

Его ровный, добродушный тон не меняется. Роже Кайуа обнаружил нечто подобное – то, что соединяет смерть, удовольствие и боль в одном, вызывающем клаустрофобию, пространстве. Но Кайуа, верный другому типу науки, обнаружил, что субъективно связан со своим животным. «Я намеренно пользуюсь таким уклончивым выражением, – писал он, пытаясь объяснить особое могущество богомола, – видимо, нашему языку трудно выразить, а разуму понять, что уже мертвый богомол способен симулировать смерть» [492].

Но пчела просто продолжает пить. Кажется, она не задает вопросы, не предусмотренные экспериментом. Кажется, она утратила свою магию. Ее «удовольствие, если она вообще чувствует удовольствие, даже значительно продлевается, – замечает фон Фриш. – Она не может напиться досыта, потому что то, что она всасывает, сзади снова вытекает, и потому она может долгое время лакомиться сладкой водой, пока наконец не упадет замертво от изнеможения» [493]. Экс-животное, ex animo. Он продлевает, показывает и превращает ее в покойницу. Она испражняется и испускает дух.

Но не будем забывать: точно так же, как есть формы Чудесного, которые питаются знанием, есть и знание, которое, само того не желая, лишь умножает чудесность; точно так же, как некоторые недооценивают толпы низкорожденных, есть и другие, кто слишком хорошо понимает разностороннюю силу толпы; есть те, кто держит животное в ежовых рукавицах эксперимента, но есть и те, кто, сжалившись, берет у него ношу, хотя оно скоро снова взваливает на себя свое бремя.