Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет - Елена Лаврентьева

Когда какой-нибудь невежда осмеливается жать руку даме, слишком приближаться к ней и говорить неприличные комплименты, она должна с достоинством и холодностию отнять руку и заметить ему, что она не относит к себе его незаслуженных похвал, и все это без вспыльчивости и крупных слов, неприличных женщине.

По окончании танца кавалер приводит даму на место, с которого он ее взял, кланяется ей и отходит; впрочем, он может продолжать начатый разговор; он может также просить ту же даму на несколько кадрилей, но не должен посвящать ей одной целого вечера.

В обязанности хозяина наблюдать, чтобы все гости его веселились; и потому, если он замечает, что некоторые из дам не танцуют, он должен, незаметным образом, просить своих кавалеров танцевать с ними, которые с удовольствием должны исполнять справедливое желание хозяина.

Заметим еще, что было бы весьма некстати заводить серьезные и деловые разговоры, требующие много времени и долгого суждения в местах, куда собираются для удовольствия и отдохновения от дневных трудов.

По окончании танцев хозяин приготовляет ужин; он просит гостей садиться за стол или брать кушанья, установленные на нем или же подносимые на подносах. Иногда хозяин, из большой любезности, сам подносит блюдо; в таком случае кавалеры, имеющие претензию на услужливость, не должны брать этого труда на себя.

По окончании ужина гости уезжают, большею частию, чтобы не отвлекать хозяина от других, не прощаясь и не благодаря его за вечер, потому-то, в течение недели, хозяину делают утром благодарственный визит.

Наши замечания о маскарадах не будут длинными. Мы будем говорить о маскарадах публичных, ибо частные маскарады у нас в среднем кругу не приняты.

В маскарадах дамы бывают замаскированными в домино, мужчины же в бальном костюме со шляпою на голове.

В маскараде свобода царствует более, чем где-нибудь. Здесь в обществе предполагается совершенное равенство, потому мужчина и женщина говорят друг другу "ты".

Кавалер не может подходить к маске; это допускается только тогда, когда он ее узнал. Разговаривать с чужими масками совершенно не принято порядочными людьми; иногда это может делать маска; но, во всяком случае, разговор с незнакомым мужчиной не может быть интересным.

В маскараде женщины играют самую важную роль: они интригуют кавалера, рассказывают ему следствие его проделок и интриг, и часто умная маска ставит мужчину в совершенное недоумение; при удачной маскировке, изменении походки, манер и голоса узнать ее почти невозможно.

Приподнять маску, чтобы разглядеть некоторые черты лица, ею скрытого, есть грубое невежество; равным образом, кавалер не должен, когда маска оставляет его, преследовать ее или добиваться о ней сведений от человека ее».

О враждебном противостоянии «деспотических вельмож» и «бесправных слуг» написано так много, что позволим себе не распространяться на этот счет. В этой главе речь пойдет о «семейных», «близких отношениях господ с прислугою», а также правилах, которые «регулировали» эти отношения. Иностранцев, побывавших в России, поражало громадное количество челяди в домах столичных дворян.

«В субботу я была представлена госпоже Полянской, ее муж — племянник Дашковой, — пишет из Петербурга Марта Вильмот. — Живут они в огромном, как дворец, доме, и помимо ливрейного у них несколько десятков лакеев, попадающихся на каждом шагу. Чтобы избавить господ от труда отворять и затворять двери, возле каждой комнаты сидит слуга…».

О том, как распределялись обязанности между лакеями, читаем в воспоминаниях И. А. Салова:

«Я очень любил, когда мы останавливались у Ольги Васильевны Кошкаровой… Это была типичная старуха, пройти которую молчанием нельзя. ..Жила Кошкарова великолепно. Дом ее был громадный, двухэтажный, с большими комнатами, с паркетными полами и огромной залой в два света. Меня больше всего удивляло, что в дверях каждой комнаты, вытянувшись стрункой, стоял лакей в башмаках и чулках. Лакеи эти торчали на своих местах даже и тогда, когда в комнате никого не было…

Позвонит, бывало, Ольга Васильевна серебряным колокольчиком, и лакей мгновенно вздрагивал, словно его кольнул кто-нибудь, становился на цыпочки и, почтительно подойдя к барыне, весь превращался в слух. Барыня приказывала ему что-нибудь, он быстро поворачивался назад и точно так же на цыпочках подходил к следующему лакею и шепотом передавал ему приказание барыни, тот в свою очередь делал то же, и в конце концов исполнялось приказание барыни, но не тем лакеем, который его непосредственно получал, а совсем другим лицом. Эта церемония всегда удивляла мать.

— Помилуйте, — говорила она, — вы живете совершенно одни, а у вас в каждой комнате по лакею, а горничных даже и не сосчитаешь.

— Ах, боже мой! — возражала Кошкарова. — Да куда же мне девать всю эту сволочь, когда у меня дворовых людей более трехсот душ?

И действительно, дворня у нее была многочисленная, и так как каждый из ее дворни имел свой собственный домик и свою усадьбицу то вокруг ее дома был словно маленький городок».

«Каждый отвечает только за свои обязанности и никогда не преступает положенного предела, — недоумевает француз Ф. Ансело. — Однажды, будучи приглашен в дом к одному вельможе, я не смог получить стакана сладкой воды, потому что не сыскался слуга, хранящий ключи от буфета, — и это в доме, где держат больше сотни лакеев!».

Сын московского почт-директора А. Я. Булгакова вспоминал: «Прежде, чем мой отец сделался почт-директором, мы имели двух официантов для присмотра за столом, одного буфетчика, двух лакеев для выезда, 4 комнатных, главного повара, 2 поваренков, 2 кучеров, 2 форейторов, 2 конюхов. При матушке (урожд. княжне Хованской) состояли: одна ключница, одна старшая и две младшие девушки, две няньки, две прачки, людская кухарка и казачок для прислуживания за утренним чаем; итого: 26 душ, на шесть человек господ. Если же считать сверхштатных и чернорабочих, то наберется свыше сорока».

М. Гершензон рассказывает о доме «коренной» московской хлебосолки М. И. Римской-Корсаковой:

«В доме, кроме своих, живут какие-то старушки — Марья Тимофеевна и другие, еще слепой старичок Петр Иванович, — "моя инвалидная команда", как не без ласковости называет их Марья Ивановна; за стол садится человек 15, потому что почти всегда из утренних визитеров 2 — 3 остаются на обед. Всем до последнего сторожа живется сытно и привольно; Марья Ивановна сама любит жить и дает жить другим».

«В старых домах наших многочисленность прислуги и дворовых людей, — пишет П. А. Вяземский, — была не одним последствием тщеславного барства: тут было также и семейное начало. Наши отцы держали в доме своем, кормили и одевали старых слуг, которые служили отцам их, и вместе с тем пригревали и воспитывали детей этой прислуги. Вот корень и начало этой толпы более домочадцев, чем челядинцев».