Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех - Франко Нембрини

Эта брань может привести к болезненному разделению, отдалению и преследованию даже среди домашних: «Предаст же брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их» (Мф. 10: 21).

Эта война, которую, «как смерть, впускать не любят в дом», ее никто не хочет, как не хотят смерти.

Война ради любви к «Госпоже Бедности», закончившаяся тем, что «перед должною духовной властью», то есть епископской курией Ассизи и «coram patre», в присутствии отца, он с нею «обручился».

История известна: после того как Франциск продал какое-то имущество своего отца, чтобы отдать деньги на восстановление церкви святого Дамиана, ибо именно так он понял слова Христа, обратившегося к нему с распятия этого полуразрушенного храма: «Франциск, восстанови Мою церковь, впадающую в запустение», — отец признал его сумасшедшим, насильно притащил домой, избил, связал и запер. Мать святого, воспользовавшись отъездом отца по делам, освободила его от уз, и он вернулся восстанавливать церковь святого Дамиана. Отец, придя в ярость от такого несокрушимого упрямства сына, обратился к городскому управлению, чтобы лишить его наследства. Франциск в ответ воззвал к епископу. И вот перед лицом епископа и в присутствии всего города разворачивается знаменитая сцена отказа Франциска от имущества отца; включая всю одежду, что на нем надета, он возвращает отцу все и остается совершенно наг.

Этим жестом Франциск обручается с бедностью, которую он любил «что день, то с большей страстью», любил все сильнее изо дня в день.

[ «Она», то есть бедность, «супруга первого», т. е. Иисуса, «лишась», остается «в доле темной», никем не возжеланная, на тысячу сто лет, в презрении и забвении.]

[Никто за ней не шел, никого не сподвиг рассказ об Амикле — древнем римлянине, прославившемся тем, что в своей крайней бедности он не устыдился принять Юлия Цезаря, «кого страшился мир огромный». Никого не привлекло то, насколько она, бедность, была «отважна и верна»: она, как невеста Христова, взошла туда, куда даже Мария не поднималась — «к Христу на крест взошла рыдать одна», — в то время как Мария «ждала внизу», у подножия.]

Бедность Христа, умирающего на кресте, — это не только полная нагота физическая, но ужасающая оставленность духа, которая исторгла вопль: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27: 46; Мк. 15: 34). Никто после Христа не осмеливался стремиться к бедности, любить ее, отдаваться ей, почитать ее своей невестой.

[Скажу ясно, чтобы смысл моей речи был всем понятен: возлюбленные, о которых я повествую, — Франциск и бедность. Франциск обручился с бедностью, это обручение — символ христианского представления об обладании, иначе называемого целомудрием.]

Какие прекрасные строки! Какое удивительное определение воспитания! Как вызвать «помыслы святые»? Как вызвать в другом человеке — ребенке или ученике — «святые помыслы»? Как породить в них стремление к святости?

Представьте себе, что тут говорится о родителях: отце и матери. Их согласие, любовь, радостные лица, веселье, счастье, которым они живут, не зависят от вечных детских «хочу — не хочу», капризов и оценок, потому что зиждутся на каменном основании, на Другом. «Любовь, умильный взгляд и удивленье», непрестанное удивление, непрестанная способность узнавать новое, жажда участия во всем происходящем, жажда понимания, знания, роста. Именно поэтому «умильный взгляд» на тех, кто рядом рождает святые помыслы. Разве это не лучшее описание воспитания?

[Франциск и бедность настолько явственно «рождали много помыслов святых», что Бернард Клервоский, один из первых учеников, последовал за ними «разутый, вслед спеша», побежал бегом за красотой и радостью, которой светился лик Франциска, и ему казалось, что он не поспевает.]

Следовать с разутыми ногами, как мы увидим и в последующих стихах, символизирует принятие видения бедности, проповеданного Франциском: той настоящей бедности, которую человек свободно выбирает, потому что его выбор — это единственное и главное в мире богатство — Христос, обручение с Христом.

И это, повторю, бедность, которую сам выбираешь, потому что выбор — единственное богатство человека.

[Ибо бедность — великое богатство, неизвестное тем, кто его не изведал. «Безвестный клад», «дар обильный», дающий плод, способность производить, а потому и другие — Данте называет только два имени — радостно устремляются за женихом Франциском и невестой — бедностью.]

И после этого, на рубеже 1209 и 1210 годов, Франциск — отец, воспитатель и путеводитель, подобно тому как, по словам Папы Иоанна ХХIII, Церковь — «мать и наставница», уходит вместе с группой первых учеников, «чей стан уже стянула вервь простая». «Вервь» имеет простое значение — бедной веревки, которой Франциск и его ученики опоясывались вместо ремня, но в то же время и значение символическое: это же слово по-итальянски употребляется для веревки, которую обвязывали вокруг головы вьючного животного, оно означает смирение, с которым братья были готовы идти за Франциском и за бедностью.

Франциск отправляется в Рим, он составляет первый Устав для братьев и идет просить Папу Иннокентия III его утвердить. Данте замечает, что он не стыдится, «вежд не потупив», ни того, что он незнатный сын какого-то Пьетро Бернардоне, хоть и разбогатевшего, но простого торговца, что в те времена считалось совсем незавидным положением; ни того, что он одет, как нищий, настолько, что все, кто его видят, удивляются. Напротив, он разговаривает с Папой «царственно». Представьте себе, насколько прекрасно ощущает себя человек, разговаривающий с Папой «царственно», как король, как господин и владыка жизни и самого себя.