Горькая радость - Колин Маккалоу

— А Грейс захочет со мной встретиться? И Хизер?

— Грейс любит поболтать, она заговорит вас до смерти. С Тафтс будет труднее, но ради Чарли она пойдет вам навстречу.

— Тафтс?[1]Это прозвище?

— Да, еще с детства.

— Как же она его получила?

— Благодаря няне, которая делала ставку на нашу сообразительность. Думаю, что такими развитыми мы были из-за общения с Грейс и Эддой, которые были на год старше нас. Мы их просто обожали! Но произнести собственные имена у нас никак не получалось. Наши детские языки постоянно о них спотыкались. Тогда няня принесла котенка, чтобы вместо Кэтрин мы научились произносить Китти, и веточку вереска.[2]Пытаясь объяснить значение имени, она стала рассказывать нам про вереск, который растет кустиками или пучками. Но я решила, что Тафтс выговаривать легче, чем Хизер, и стала называть сестру Тафтс. Так и повелось — все стали называть ее Тафтс, даже наш отец.

— Довольно необычно.

— Ну надо же! — воскликнула Китти. — А я чуть не забыла, как она стала Тафтс.

— Прозвища обычно указывают на какую-нибудь черту характера, — заметила Доркас. — Бисмарка называли Железным канцлером, герцога Веллингтона — Железным герцогом, Людовика XIV — Королем-солнцем, Елизавету — Королевой-девственницей, а римские патриции обычно добавляли прозвище к своему имени как некий знак отличия, даже если оно не совсем им льстило.

Огромные фиалковые глаза Китти вдруг подернулись дымкой.

— Вы просто созданы для Чарли. Он обожает подобные экскурсы в историю. — Ее взгляд вдруг стал озабоченным. — Доркас, вы вели светскую хронику в газете, так что должны разбираться в моде. Обещайте мне, что приведете себя в порядок. Ради Чарли!

— Хороший доход быстро решит проблему, — повторила мисс Чендлер.

— У вас есть кто-нибудь на иждивении?

— Мои родители.

— И больше никого?

— Что вы имеете в виду?

— Может быть, безработный брат? Или приятель?

Доркас вспыхнула:

— Это мое личное дело.

— И меня не касается? Но поймите, дорогая моя, став личным консультантом Чарли, вы целиком отдали себя в его распоряжение, и ему есть дело до всего, что вас касается. Я ведь его хорошо знаю и могу сказать, что он по натуре собственник. Размер вашего жалованья и все привилегии говорят о том, что вас попросту купили. Чарли — миллионер, и люди для него всего лишь собственность, которую можно приобрести за деньги. Будем справедливы, у него благородная натура и самые лучшие побуждения: даже в 1932 году, когда без работы остались сотни тысяч людей, он сумел сохранить в Корунде относительное благополучие. Он все делает с душой, выкладывается, как может. Но при этом остается собственником и в нем есть что-то от Сомса Форсайта.

Доркас Чендлер дипломатично промолчала.

Китти сочла, что сделала все, что можно, для этой бедной женщины, у которой точно есть какая-то тайна, требующая денег. Если она скрыла ее от Чарли, значит, это что-то достаточно неприглядное. Контракт был составлен так, чтобы оградить работодателя от любых рисков, неожиданностей или шантажа. Но она подписала его, не задумываясь. Бедная женщина!

Собственная жизнь Китти вошла в привычную колею: все дни она проводила в сиротском приюте, а вечера — в компании Чарлза, который так ни разу и не попросился в ее постель. Возможно, с появлением Доркас Чендлер он тоже поставил крест на своем браке? Вряд ли Доркас интересовала его как женщина, просто ему было с ней интересно, причем настолько, что он решил приглашать ее к ужину.

— Отличная идея! — сказала Китти, когда Чарлз спросил ее, как она на это смотрит. — Почему бы и нет? Мне тоже будет интересно. Дети, конечно, очаровательны, но с ними особенно не поговоришь.

Внешний вид Доркас претерпел положительные изменения. Черные наряды, позеленевшие от времени и стирок, безвозвратно ушли в прошлое, а новые выгодно подчеркивали ее чуть округлившуюся фигуру. На лице появились пудра, губная помада и румяна, волосы были завиты и уложены в прическу по последней парижской моде. Для Голливуда она, конечно, не годилась, но выглядела вполне прилично и профессионально.

Китти поражала их с Чарли одержимость политикой. Он по-прежнему был занят по горло больничными и прочими делами, однако ухитрялся выкраивать время для общения с Доркас. Едва она появлялась в доме, он начинал говорить о политике, и разговор этот длился весь вечер, пока она не отбывала восвояси. Иногда он так увлекался, что провожал ее до дома, продолжая развивать свои политические теории.

Времена и вправду располагали к политическим дискуссиям. Партии и внутрипартийные группировки соревновались в выдвижении разного рода прожектов экономического возрождения. После блистательной победы Джо Лайонса и Объединенной партии Австралии перед Рождеством 1931 года логично было ожидать, что споры прекратятся, однако выплачивать Лондону долги были готовы далеко не все парламентарии. Но Лайонс и его сподвижники ратовали именно за это, поэтому свары продолжались. Когда Джек Ланг вторично отказался выплачивать проценты по кредитам штата, оставив это до лучших времен, Лайонс и федеральное правительство сделали это сами, но на этот раз Канберра потребовала возмещения. Но Джек Ланг стоял на своем. Противостояние зашло так далеко, что Ланг попытался забаррикадировать казначейство Нового Южного Уэльса, чтобы на него не покушались центральные власти.

13 мая 1932 года губернатор Нового Южного Уэльса сэр Филип Гейм сместил Д. Т. Ланга с его поста как неспособного к ответственному управлению. Уставшие от смуты жители проголосовали за консерваторов, и сопротивление было окончательно сломлено. Проценты стали выплачивать, хотя противники этой меры не собирались складывать оружие.

Все это и многое другое Китти приходилось выслушивать всякий раз, когда в доме появлялась Доркас, причем визиты эти становились все чаще, поскольку Чарлз во всем полагался на ее мнение. Нельзя сказать, что эти разговоры оставляли Китти равнодушной или были выше ее понимания; просто они лежали за пределами ее интересов, и она слушала их с досадой трезвого человека, вынужденного терпеть пьяных, которые болтают без умолку, переливая из пустого в порожнее. Когда происходило что-то важное, она оживлялась, но такое случалось от силы раз в месяц, а остальные двадцать девять — тридцать дней все крутилось по накатанной колее. К моменту падения Джека Ланга она была так измучена политической болтовней, что с трудом удерживалась, чтобы не завопить: «Хватит уже! Когда вы наконец заткнетесь?!»

Снова наступила зима, над Скалистыми горами повисли снеговые тучи, пронизывающий антарктический ветер срывал с деревьев листья, а в сердце Китти поселилась ледяная тоска, которую ничто не могло растопить. Ее муж был счастлив и без супружеских радостей, которыми, как видно, он не слишком дорожил. Он жил лишь для политики, готовясь к следующим выборам, где собирался участвовать как независимый кандидат. И нужна ему была только Доркас.