Кудеяр. Аленький цветочек - Феликс Разумовский

Наконец Гринбергу всё стало ясно. Бледный, но спросветлённым лицом, вышел он из сортира, явился к Виринее и, взволнованный, тяжелодыша, взял её руки в свои:

– Верю тебе. Прости за всё, если сможешь.

Виринея была не злопамятна. Этой ночью кошмары не тревожилиГринберга. Ему приснилась мама, старшая-буфетчица во дворце Дружбы народов. Оназолотозубо улыбалась и подливала в «Советское шампанское» минералку…

Есть штамп, которым очень любили потчевать нас киношники,снимавшие «про войну» лет пятнадцать-двадцать назад… Только не подумайте чегонепатриотичного об авторах этих строк. Мы здесь не имеем в виду ни «Отец солдата»,ни «Чистое небо», ни «Летят журавли». Это киношедевры, а они, удивительноедело, как-то обходились без штампов. Нет, мы говорим о проходных кинолентах;старшее поколение подтвердит, в каких масштабах производилась подобнаяпродукция. И чего она стоила.

Так вот. Молодого солдата, которого авторы фильмавознамерились угробить ради пафоса и художественной правды, обязательно застаютпишущим письмо маме. Не дяде, не брату, не свату, не любимой девушке,наконец, – токмо и единственно маме. «Сейчас в атаку пойдём, –обрываются торопливые строки, – после боя допишу…»

Естественно, письмо так и остаётся недописанным.

Есть ещё другой штамп. На передовой появляется великий Жуков(Конев, Рокоссовский, Ватутин – нужное подчеркнуть). По какой-то причинеполководец обращает внимание на трогательно-безусого лейтенанта, расспрашивает,из каких тот краёв, кто родня, каковы планы на «после войны»…

Поднаторевший зритель уже знал, что в следующем кадрепокажут сражение. В котором бедолагу неотвратимо угробят. Да ещё с особойжестокостью. Или как-нибудь до предела обидно. Чтоб знали…

Впрочем, к нашему повествованию этот второй штамп отношенияне имеет А если честно, то и первый. Ибо письмо писал не юный солдатик илимальчишка-лейтенант, а матёрый спецназовец Глеб Буров. И он вовсе не собиралсяидти в ближайшее время в штыковую атаку. И уж подавно не собирался в нейпогибать.

Тем не менее Глеб – на радость будущим кинематографистам –писал письмо. Причём именно маме. Пальцы, те самые, чей удар был способенрасплющить муху в полёте, привычно бегали по компьютерным клавишам.

«…Ещё я тут всё время сны замечательные вижу. Вчера вот папаприснился… То есть и я вроде взрослый был, и он – как тогда с тобой. Я тут егона досуге нарисовал. Напиши, похож получился или не похож…»

Несколько щелчков мыши, и рядом с текстом появился рисунок.Мастерски выполненный на том же компьютере. С экрана смотрел улыбающийсямужчина. Улыбка и глаза у него были в точности как у самого Глеба, но наскулах, подбородке и лбу лежали лиловатые тени. Нечто вроде отболевших ожогов.

В штабном вагончике было жарко. Глеб сидел в одной майке даспортивных трусах и притом босой, так что каждый интересующийся мог видеть, зачто его прозвали Мутантом. Глеб, впрочем, ещё в детстве усвоил: если специальноничьё внимание не обращать, его шестипалые ступни замечали очень немногие.

«А сегодня вообще… Помнишь песенку – „а как усну, такое,мама, снится!“? Вот, всё в точности. Я тебе говорил – американцы наши тутреликтового гоминоида собрались ловить? Снежного человека то есть? Ну так вот,мне и привиделось, будто уже поймали. Притащили в клетке, поставили посредилагеря. А я гляжу – так ведь это не мужик, а девчонка! Рыже-серенькая,мохнатая… Сидит, лапками закрывается, плачет. И так, знаешь, жалко мне еёстало! Что же это, думаю себе, за наука такая, чтобы ради неё девчонок в клеткисажать! Дождался я ночи (всё это, ты понимаешь, во сне, но вусмерть реально).Подкрался, часовых быстренько обездвижил – и её выпустил. Она меня в щёчку чмок!И дёру в лес, а я проснулся…»

Домашний компьютер Глеб купил давно. И, не слушая возраженийи отговорок, обучил свою пожилую маму им пользоваться. Ксения Петровнапостепенно вошла во вкус и теперь лихо переписывалась по электронной почте стеми из подруг молодости, у кого были обеспеченные или хотя бы техническипродвинутые дети и внуки. Она говорила, что совсем разучилась писатьобыкновенные письма. Да и доверия к «бумажной» почте у неё последнее время небыло никакого.

«А ты знаешь, мам, девчонка-то прехорошенькая была. Даромчто сплошь меховая…»

Поставив последнюю точку, Глеб улыбнулся, щёлкнул кнопочкоймыши – и компьютер, подсоединённый к спутниковому телефону, выбросил письмосолдата во всемирную сеть.

..А дальше, вы думаете, что? «Из гроба встаёт император»?[136] Ну и ничего подобного. То есть раньше когда-то он, может,вставал, но теперь… В двенадцать часов по ночам из дому выходит собачник.Особенно у которого большой и грозный (хотя бы с виду) кобель. То есть такой,что способен до икоты напугать прохожего. Или сцепиться с таким же большим,грозным, вечно озабоченным иерархическими проблемами кобелём.

Чейз, добродушнейшее создание, на людей не набрасывалсяникогда. Зато был далеко не дурак подраться с собратьями, хотя и тут первым ник кому обычно не лез. Мощная шея, крупная голова, короткая и широкая пасть счудовищными зубами… Помножить всё это на суровую жизненную школу. НасколькоРите было известно, он успел «выстроить в ряд» всю стаю бродяжек, обретавшихсяу Варшавского рынка. Так что достойный отпор любому четвероногому агрессору былгарантирован.

А теперь вообразим ситуацию…

Есть анекдот. Встречаются два новых русских, оба с собаками.У одного – малюсенькая такса, у другого – могучий ротвейлер. «Ты кого себезавёл?» – смеётся обладатель ротвейлера. «А давай стравим», – предлагаеттаксовладелец. Стравили. Такса бросается… Клац, клац! Ротвейлер верещит в голоси спасается бегством. «Хочу такую же!!! – восхищается хозяинпобитого. – Сколько ты за неё заплатил?» – «Десять тонн баксов». –«Да ты чё, с дуба рухнул? Разве может собака столько стоить?» – «Может. Пять – закрокодила, и ещё пять – за пластическую операцию!»

Посмеялись? А теперь не смешно. Теперь представьте-каследующее. Останавливается иномарка, из неё без намордника и поводка вылетаетнечто столь же породистое, сколь невоспитанное, и накидывается на Чейза. И тотего… нет, не насмерть, между кобелями это всё же редко бывает. Просторазделывает под орех: рвёт ухо или выдирает клок шкуры, лишая выставочнойкрасоты и карьеры. Подходит хозяин покалеченного чемпиона и велит Рите отвечать.И плевать ему, что его пёс, действительно стоящий уйму долларов, сам во всёмвиноват…

Ситуация? Ситуация. Рите очень не хотелось в неё попадать, авот Рите-книжной, её героине, – не помешало бы. Всяко лыко в строку, еслииз него можно выплести интересный сюжет.

Над городом плыла летняя ночь, правда, уже не белая, аобычная тёмная, но Рита была не из тех, кто одни времена года с нетерпениемждёт, а другие – пережидает. Она любила и лето, и зиму, и осень, и весну. Исиняя, тёплая питерская ночь в подсветке оранжевых фонарей была ей полностью подуше.